Раздел № 10. Судьбы.

Возвращение в меню

Альманах “Лунінецкая муза” № 5
Василий Тумилович
Возрождение забытого имени...
«Дикая, стихийная многолетняя буря...»
«Дикая, стихийная многолетняя буря...», «великая война», как называет в своих произведениях С. Прорвич первую мировую войну, застала семью писательницы в Лунинце. Фронт долго стоял по левому берегу Ясельды — по пинским болотам. Пинск был занят войсками германской империи, Лунинец — войсками российской империи.
Мировая война переросла в России в войну гражданскую. Кого только не было на Лунинетчине в эти лихие годы! Здесь прошли солдаты русской императорской армии и германские войска, польские легионы Ю. Пилсудского и загоны гайдамаков Украины, отряды генерала Булак-Балаховича и крестьянской партии «Зеленый дуб», отряды слуцких повстанцев, красноармейцы, включая латышей и китайцев, перешедших на сторону революции бывших военнопленных солдат многонациональной Австро-Венгрии, банды русского националиста Б. Савинкова и многие другие...
В рассказе «Любили наши отцы Бога» С. Прорвич вспоминает, что война вынудила ее уехать в беженство в г. Торжок Тверской губернии. Уехала без мужа и детей, с сестрой.
В беженстве встал вопрос о средствах к существованию, и София Федоровна устроилась работать сестрой милосердия. Сохранилась фотография, на которой она запечатлена в те далекие годы.
На снимке С. Прорвич можно принять за монахиню, но одета она не в теплый подрясник, а в платье из плотной ткани; на голове не монашеский апостольник, а белая косынка сестры милосердия... Да, это косынка: хорошо видны складки её краёв, подобранные под подбородок — у апостольника эта часть головного убора была бы из сплошной полосы ткани и складки не просматривались бы.
Края фотоснимка обрезаны ножницами, а потому подпись на обороте сохранилась частично. Дата — не то 1913, не то 1918 или 1919 год. Скорее всего, это 1918 год...
Под косынкою можно угадать чепец — головной убор женщины-полешучки, с которым София Прорвич не расставалась и в России. Да, символично... Но чего больше в таком уборе? Национального или религиозного? Или здесь больше чего-то от милосердия, свойственного как религиозным, так и национальным особенностям белорусов-полешуков?
Пока беженцы находились в Тверской губернии, где по словам С.Прорвич, «всё было дико, чуждо», ряд лунинецких беженцев изведал яростный гнев «старшего брата»: русские крестьяне устроили погромы беженцев из Беларуси, причисляя их к «полякам». Впрочем, наиболее значительные погромы прокатились по деревням да селам, и София Прорвич их физически не ощутила.
С 9 октября по 12 декабря 1919 года в п. Микашевичи проходили переговоры между делегациями Российского общества Красного Креста и делегацией Польского общества. Обсуждался вопрос об обмене заложниками и взаимной реэвакуации граждан обоих стран.
Так что раньше окончания этих переговоров полесские беженцы, в том числе и София Прорвич, вряд ли могли вернуться домой из-за линии польско-советского фронта. По воспоминаниям лунинецких старожилов, первыми из России возращались те беженцы, которые были с детьми и без громоздких вещей. И София Прорвич вполне могла попасть в число первых реэвакуированных граждан нового польского государства.
Лунинец встретил С. Прорвич покосившимися хатками местных жителей, хозяева которых ушли на войну, заросшими бурьяном огородами. Вывески на «склепах» (лавках) были уже на польском языке. В обращении находились марки польские и старые царские рубли: последние шли по курсу 2 рубля за одну марку польскую. Рваные рубли принимать не хотели.
Боясь тифа, население мало общалось друг с другом, особенно с приезжими и незнакомыми.
...Война разбросала семью Софии Федоровны по свету, отняла мужа и сына, разрушила семью старшей дочери Любови.
Военные события помешали вернуться в Лунинец Любови и её мужу Викентию Филипповичу.
Первого мужа Любови Николаевны, В. Филипповича, в 20-х годах Якуб Колас встречал в Минске. Дальнейшая судьба Викентия неизвестна. Потеряв мужа и похоронив ребенка, Любовь вышла замуж за Николая Савинского, но тот был репрессирован, и его дальнейшая судьба также не известна. Только через тридцать лет, уже после второй мировой войны, вернулась с сыном Игорем Любовь Савинская в родной Лунинец и поселилась у сестры Надежды, которая работала в церкви просфорней.
Любовь Савинская, не афишируя своё «классово чуждое» происхождение и скрыв, что она — жена репрессированного, смогла устроиться на работу в школе № 1, где преподавала русский язык и литературу до выхода на пенсию. Она ни с кем не делилась воспоминаниями о прошлом; свою личную жизнь считала несложившейся. Любовь Николаевна была властной, капризной и своенравной женщиной, поставив в подчиненное положение сестру, которая приютила её.
В последние годы жизни в лунинецкой районной газете часто печатались стихи Любови Николаевны: пожалуй, только этим она и напоминала свою мать — писательницу Софию Прорвич. В городской библиотеке, где Любовь Николаевна была частым посетителем, кроме классики, читала обычно журнал «Огонёк». Сын её, Игорь Николаевич Савинский, по словам лунинчан, жил одно время в Сибири и имел двух детей: Ирину и Вадима, которые приходятся правнуками Софии Прорвич.
Средняя дочь Прорвичей, Надежда, встретила первую мировую войну в 24-летнем возрасте. Ни во что ставя своих многочисленных поклонников, она отвергала всех, кто бы к ней ни сватался, за что сама себя и наказала: замуж так и не вышла. Надежда успела перед войной закончить Паричское епархиальное училище «с правами домашней учительницы», помогала в школе отцу. Но быстро улетели молодые годы, а с ними — и озорной нрав; будучи уже в преклонных годах, Надежда выглядела тихой, немногословной женщиной. Она прекрасно рисовала карандашом на бумаге мадонн, портреты... До самой старости она увлекалась рисованием, и в её столе бережно хранилась папка с самыми лучшими работами. Мало кто знал об этом увлечении: Надежда никогда не хвасталась и не выставляла напоказ свой талант. И талант оказался зарыт в землю: ни один из рисунков дочери Софии Прорвич не сохранился. До конца 1940-х - начала 1950-х гг. Надежда жила в полном одиночестве, потом приютила старшую сестру Любу. Сёстры резко отличались характером: вскоре хозяйку дома Надежду можно было принять за ... служанку, а Любовь — за госпожу. В отличие от сестры, Надежде, как дочери священника, в советское время не удалось устроиться на работу по специальности в школе, и она всю жизнь проработала в церкви просфорней за самую нищенскую зарплату. Умерла Надежда 7 марта 1972 г. в возрасте 81 года.
У младшей дочери Прорвичей Веры жизнь сложилась удачнее, чем у сестер. Она вышла замуж за Тимофея Дюкова, который, следуя семейной традиции, принял сан священника. Правда, муж не всегда уживался с церковным советом и польскими властями, о чём часто поступали жалобы епископу. И тогда София Прорвич спасала своего зятя «от владычняго гнева»: она отправлялась в Пинск и улаживала конфликт в консистории. 1919 год застал о.Тимофея на должности настоятеля лунинецкой Крестовоздвиженской церкви. У Дюковых была дочь Нина — красавица, отрада и утешение бабушки — Софии Прорвич. (Нину можно видеть на групповом снимке учащихся лунинецкой гимназии). Позже Нина вышла замуж за однокурсника по учёбе в Вильно Козака Владимира; сын их Юрий — один из трёх правнуков С. Прорвич.
Семья Козаков долгое время жила в Клецке, Новогрудке. Потом уехали то ли в Вильнюс, то ли в Вилейку, где и затерялись их следы.
Кроме дочерей, в семье писательницы был сын — Николай Николаевич Прорвич. Он учился в минской духовной семинарии, но первая мировая война внесла свои поправки в выбор жизненного пути: стал офицером. Гражданская война, разделившая граждан некогда одной империи по классовому и национальному признакам, внесла новые коррективы: белорусу-полешуку (хотя и белому офицеру) стало бессмысленно бороться теперь уже за чуждые интересы Российской империи.
Некоторые из друзей Николая, сагитированные «первыми Советами», согласились служить в Красной Армии и уехали в Россию. Им, белым офицерам, обещали должности в зависимости от воинского чина. Николай также собрался вступить в Красную Армию, но тут, словно чувствуя беду, на семейном совете отец твердо сказал свое слово: «Нет!» Через некоторое время из Свислочи в Лунинец Прорвичам тайно передали письмо: большевики отвезли своих призывников в Курган, где и ... расстреляли.
И Прорвичи опять собрались на семейный совет. После гибели друзей оставаться в Лунинце Николаю было опасно. Появился очень хороший план: добраться до Кракова, а там, в Польше, выучиться на врача. Родственник, уезжающий в Краков, уговаривал отпустить с ним и Николая. Но в страхе семьёй Прорвичей принято было самое худшее решение: отец в Польшу Николая не пустил. Родственник уехал в Краков, чем и сохранил себе жизнь.
Николай остался в Лунинце. Под ударами польских «жолнежов» бежали «первые Советы». Переждать бы эту «дикую, стихийную многолетнюю бурю», но случилось самое страшное. Доведенный до отчаяния, измотанный духовно и физически, сын писательницы Николай застрелился.
В памяти матери он остался «Коля — Коленька — Николай — сыночек»: так она называет обычно своих литературных героев — мальчиков. Это отразилось в очень многих ее произведениях, но наиболее ярко — в стихотворении «Тоска матери»:
Где же ты, сын мой, и что с тобой сталось?
Как по тебе я душой исстрадалась!...
Боже! прости мне, что сетую я...
Пусть будет воля Твоя.
Сын мой, мне страшно... одна я старушка,
Брошена властной судьбе, как игрушка...
Нет, не ропщу я, страданья тая...
Господи! пусть будет воля Твоя.
Сын мой, приди ко мне, хоть на минуточку,
И приласкай свою маму, хоть чуточку!...
Нет, не грущу я, надежду тая...
Боже мой, пусть будет воля Твоя.
Грезы и слезы в тиши беспросветные,—
Все о тебе, — мой любимый, заветные...
Помнишь — последняя фраза твоя:
Господи! пусть будет воля Твоя.
София Прорвич тяжело переживала не только гибель единственного сына: застрелился и её муж, священник. Самоубийство двух мужчин в семье Прорвичей — вовсе не трагическая случайность... Что же кроется за этой страшной трагедией?
Когда писалась книга о Софии Прорвич, стало известно, что оба Прорвича и активный участник Слуцкого восстания 1920 года штабс-капитан Сокол-Кутыловский поддерживали между собой связь через общую родственницу, проживающую в Лунинце.
Потом последовал провал лунинецких подпольщиков и Прорвичи, при попытке арестовать их, застрелились, унеся в могилу тайну лунинецкой подпольной организации. Антисоветское подполье в Лунинце стало «белым пятном» в истории города, так как уже давно нет в живых тех людей, которые знали про «слуцкий след», ведущий в Лунинец.

Альманах “Лунінецкая муза” № 5
Василий Тумилович
Возрождение забытого имени...
«Мир поэзии стройной»
Вскоре после открытия забытой писательницы ей был посвящен ряд публикаций в «Лунінецкіх навінах», «Информ-прогулке» (Лунинец), «Магілёўскай даўніне» и других изданиях. Софии Прорвич посвящены три доклада на научно-практических конференциях в Минске и доклад на международной конференции по Полесью.
На сегодняшний день не известно, писала ли С. Прорвич на других языках, кроме русского. Но язык героев в литературных произведениях весьма своеобразен: из их уст часто звучит полесская речь, например: «Мамко, ходземо на грэблю; набожно; мамонько; зоставайся лепей дома; завируха; зусим; куплю тобе сукеночку чирвону; ось продам лёнок» — эти и другие выражения придают своеобразную выразительность и национальный колорит рассказам Софии Фёдоровны.
Диалект, на котором разговаривают крестьяне на родине С. Прорвич, в значительной мере состоит из украинских и белорусских слов. На Полесье легко уживались языки, религии и культуры многих народов, а потому и творчество С. Прорвич впитало в себя богатое культурное наследие этого края. Православие Прорвич-писательницы также носит уживчивый с иными религиями характер, что не часто встречается в среде религиозных писателей.
Вместе с тем Прорвич-христианка — неутомимый проповедник православной веры. Хотя ею признается актуальной проблема сохранения чистоты своего вероучения и беспокоят «вольнодумцы Остапы, толкователи в свою личную пользу Евангелия», у писательницы нет презрения или неуважения к представителям других конфессий, вероучение которых для С. Прорвич неприемлемо. Ею не принимается чужое вероучение; «вольнодумцы» же воспринимаются как люди, достойные сожаления и блуждающие вокруг истины.
Софию Прорвич следует воспринимать как религиозную писательницу, ведь таковой она и является в первую очередь. Воспринимая окружающий мир через призму религиозного сознания, она много внимания уделяла также вопросам воспитания детей и молодежи, роли женщины в семье и обществе, широко освещала вопросы любви к Родине, под которой понимала родное Полесье, её привлекали этнографические мотивы, описание полесского быта, полузабытых народно-религиозных обычаев полешуков.
Особенно ярко это выражено в рассказе «Крест», где дается описание обрядов, совершаемых на Полесье при закладке дома, при проводах сына на военную службу, отражены магические действия при улаживании семейно-брачных дел. Часто время совершения определенных магических действий связано с фазами луны или с восходом солнца...
Среди упоминаемых в произведениях С. Прорвич народно-религиозных обычаев заслуживает внимания полузабытый уже в начале 20-х годов ХХ века обряд засевания поля, совершаемый на праздник Благовещения освященной в церкви просфорой сразу же после богослужения (в миниатюре «На свечечку»), принесение из церкви огня в четверг перед Пасхой (в рассказе «Любили наши отцы Бога»).
Но особенно ярко в творчестве С. Прорвич звучит тема Родины — Полесья. Оно сравнивается с «миром (т.е. покоем) Христовым». В связи с этим хочется привести гимн Полесью — отрывок из рассказа «Неизменно-прекрасное, вечное...»:
«Я теперь понимаю, что дает человеку «мир Христов»... Эта Полесская глушь как обитель прекрасна... Мы окружены вековечным бором... Смотри, милый, даже при лунном освещении видно, как вот те мохнатые ели и сосны лениво покачивают своими гордыми вершинами и как гранитной стеной защищают нас от суетного мира...»
София Прорвич печаталась в варшавских периодических изданиях, на страницах которых рядом с ее произведениями часто помещались «реакционные» материалы. Но женщина оставалась далекой от антисоветских или антипольских политических кампаний. Вместе с тем политический нейтралитет не каждому давался легко, особенно на восточных окраинах Польши: в судах рассматривались дела о претензиях католиков на храмы других конфессий, проводилась политика полонизации, в которой государство отводило костелу политическую роль, набирал силу антисемитизм. Но и в этой действительности С. Прорвич не сетует на судьбу: грядущий день, каким бы тяжким или сложным он ни был, воспринимается ею как дарованный Богом.
Наконец, нельзя не отметить еще одну важную особенность эпохи, в которую создавались литературные произведения С. Прорвич. Два межвоенных десятилетия были временем так называемого «писательского бума», когда за перо взялись люди, ранее далекие от литературной деятельности. Писали свои воспоминания не только бывшие государственные или военные деятели: пробовали силы на литературной ниве чиновники и священники, вдовы военных и церковные хористы, юные гимназисты и старые помещики...
Как видим, «писательский бум» не обошел стороной и Лунинец: литературное наследие С. Прорвич — тому прекрасный пример.
«Писательским бумом» оказались заражены и учащиеся русской реальной гимназии, они «до её закрытия в 1930 году издавали в Лунинце сатирическо-литературный журнал «Рожок».
«Писательский бум» 1920-30-х годов — уникальное и пока не исследованное явление; время, когда на литературном небосклоне ярко взошла писательская звезда Софии Прорвич.


Альманах “Лунінецкая муза” № 5
Василий Тумилович
Возрождение забытого имени...
«Перед вратами вечности»
Когда писались последние страницы настоящего исследования, были обнаружены довольно интересные путевые заметки С. Прорвич, где описывается паломническая поездка в Почаев и где София Федоровна обрела новых знакомых среди лаврской братии и была окружена их вниманием.
Вот отрывок из путевых заметок «В Почаев»:
«Слава Богу, наконец-то осуществилась моя заветная мечта, целые годы лелеянная в глубине моей души: я собралась в Почаев... По дороге я остановилась в Кобрине, чтобы оттуда продолжать свой путь с дочерью моей, матушкой, так как я чувствовала себя очень плохо.
26 июня по ст.ст. моя дочь Вера и моя внучка 16 лет Ниночка были готовы к вечернему поезду, отходящему на Брест, Ковель, Ровно, Здолбуново и Кременец, а оттуда — лошадьми — в Почаев...
Меня не покидала тревожная мысль, что я такая больная, слабая, решилась на такой дальний, неведомый мне путь и молилась, нервничала, плакала, запасшись разными лекарствами.
27 июня в пять часов вечера мы были уже в Почаеве и остановились в монастырской гостинице. На другой день в шесть часов утра ... поспешили в собор, горя желанием натощак приложиться к чудотворной иконе... но не зная монастырских порядков, мы опоздали...
В монастырской чайной (для паломников) мы с удовольствием напились чаю с постными свежими булочками и здесь же познакомились с о. М... — простым монахом — бывшим полковником... Как видно, на нем лежала вся экономия и бухгалтерия Лаврской обители.
...Мы были первый раз в Почаеве.
...Выслушав нас внимательно, о. М... ласково ответил:
— Я познакомлю вас с нашим иеродиаконом о. Ал..., он вас проводит и все укажет, что заслуживает внимания.
...В понедельник мы пошли в Лаврский Скит ... наша беседа всю дорогу (2 версты) велась в религиозном направлении...
Простились мы с дорогими нам о. М... и о. Ал.., с глубокой благодарностью за их родственное отношение к нам».
Еще более подробные сведения о последних годах жизни писательницы можно найти в её прощальном «Письме к читателям «Воскресного чтения»:
«Я, принятая в редакционную семью «Воскресного чтения» в качестве сотрудницы... за 11 лет весьма сроднилась с Вами... А сколько я получила из разных стран от читающих «Воскресное чтеніе» благодарственных писем с похвалами моим статейкам и даже материалами для них. Удостоилась я таких писем и от высоко стоящих надо мною лиц... Но всему бывает конец: я вынуждена уйти, оставить любимую, родную мне семью — редакцию «Воскр. чтения», потому что я теперь — инвалид: левый глаз мой испорчен, и писать, и читать я уже не могу. Я навсегда лишена этой радости... Схватив перо, пишу, но прочитать трудно, а только ясно звучат стоны сожаления в каждой черточке моего письма...
Последний цветочек — любимые грезы!
А завтра — увянет и он...
Глухие дожди — безответные слёзы,—
Хрустальные сказки и сон...
Прощаюсь, высокоуважаемые и дорогие мои читатели и читательницы по «Воскр.чтению»! Писать больше не могу. Простите мне, если чем огорчила Вас в своих рассказах. Может быть, кто из Вас пожелает ответить на это письмо, то вот мой адрес:
Zofia Prorwicz
m.Luniniec,
ul. Cerkiewna №28
(Wojewodstwo Poleskie).
Приношу сердечную благодарность Вам за добрые лестные отзывы, письменные и устные — личные; о моих рассказах.
С глубоким уважением София Прорвич».
И никто не догадывался в далёком 1935 году, что София Прорвич прощается со своими читателями на долгих шестьдесят лет, потому что литературное наследие за годы советского государственного атеизма оказалось забыто. Вернуть читателям её имя удалось благодаря многолетнему исследовательскому труду, помощи энтузиастов и работе над архивными документами — всё это читатель уже знает.
Интересные сведения о С. Прорвич прислала в июле 1997 года жительница г. Ванкувера (Канада) З.И. Петрова (Оболенская), проживавшая в 30-х годах в Лунинце. Шестьдесят лет спустя после смерти С. Прорвич она вспоминает:
«Что касается С. Прорвич, то помню немного. Её можно было встретить в городе в полумонашеском одеянии. Ходили слухи, что она готовится к пострижению в монахини.
Окончание здесь  http://www.parichi.by/young/19/