Продолжение

И это мешало сосредоточиться, когда перед сном она по привычке планировала свой следующий день, лёжа на нарах: куда и зачем она зайдёт завтра по дороге в лагерь после работы.
Она повзрослела за это время и уже умела в какой-то степени (даже в этой несвободе!) планировать свои действия, воспринимая всё происходящее вокруг и с ней спокойно, как есть, и всегда ища выход из любой ситуации. Ей шёл уже двенадцатый год, она через многое прошла и многое понимала. И надеялась только на себя. Не искала ничьей поддержки и помощи. Её удивляло, что девочки старше  сидели около своих матерей в ожидании, когда те их чем-нибудь накормят и согреют. У неё тоже часто не было сил.
Иногда она лежала, сжавшись в комочек, на нарах, ни о чём не думая, особенно в ненастную погоду. Она слушала завывания ветра и гулкую дробь дождевых капель, бьющих по деревянному бараку, и ей было всё безразлично и не хотелось даже шевелиться. Выстроенный вечером план рушился как песочный домик от дождя. Она лежала без движения пять, десять минут, ещё какое-то время, пока не появлялась мысль, что следующее воскресенье -  только через неделю, поэтому надо вставать и идти. Если после прихода и этой мысли ничего не менялось, она сердито теребила и щипала себя за ухо, тихо выговаривая:
- Хватит лежать, лежебока! Сейчас же вставай! Никто за тебя это не сделает!
В минуты лени или слабости это был всегда действенный приём.
НИКТО ЗА ТЕБЯ ЭТО НЕ СДЕЛАЕТ! – эти слова, сказанные однажды себе самой, уже давно стали её девизом по жизни, толчком к действию.                                      
В  воскресенье занимались не только пропитанием, но и устраивали стирку и баньку, хотя на самом деле всё это было лишь условным названием, даже отдалённо не напоминающим эти две процедуры, которые когда-то там далеко, на родине, представляли собой важные семейные ритуалы.
За прошедший год с небольшим их ни разу не сводили в баню. У них только время от времени забирали одежду, чтобы прожарить её в камере. И лишь по воскресеньям им удавалось слегка ополоснуться едва тёплой, а то и весьма прохладной водой, так как нагреть её не было возможности из-за того, что буржуйку нечем было топить. Зимой, когда в бараке было холодно, о мытье приходилось только мечтать. В тёплое время года было проще: посреди лагеря стоял длинный умывальник в виде труб с кранами. Здесь и мылись, и стирали. Поэтому с таким нетерпением ждали прихода весны – предшественницы долгожданного лета с его теплом и солнцем!
Как только снег начинал съёживаться, темнеть  и постепенно оседать, Лина начинала внимательно следить за появляющимися признаками приближающейся весны. Она находила маленький кусочек земли и каждый день разглядывала его. Она нежно улыбалась, глядя, как оживают и приходят в незаметное, но верное движение едва-едва проклёвывающиеся из глубины земли хрупкие зелёные росточки. Вырвавшись на волю из-под  снежного плена, они крепчали и победоносно зеленели в море щедрого солнечного
света. Этакие солдатики: маленькие, но стойкие.                                           

81
Стояли, радуясь открывшемуся вдруг миру вокруг и радуя собой этот мир.
Появляющаяся травка и рождающиеся листочки на деревьях всегда вызывали у Лины какое-то обострённое чувство нежности и теплоты. Сейчас, здесь, это было особенно остро и вызывало много радостных эмоций и чувств. Пришла весна! И это так хорошо! Она придаст им сил и облегчит жизнь.
Девочка сразу поспешила к маме узнать, заметила ли она только-только появляющуюся зелень. Сегодня она увидела крохотный росток, пробившийся через асфальт! Невероятно! Он стоял как храбрый и стойкий оловянный солдатик, о котором она когда-то читала.                                                  
С умилением и восторгом рассматривая его, она даже и не подозревала, что в своём стремлении выжить она, по сути, является таким же маленьким стойким солдатиком и этим хрупким росточком, у которого непонятно откуда берутся силы. Как смог он пробить камень и заявить о себе?! Терпеливо ждать солнечного света и тепла долгие холодные месяцы!!!                                                                              
Человеку, как и этим хрупким росточкам, тоже нужно тепло. И не только солнечное. Человеческое. Оно придаёт его жизни особый смысл. Жизнь в лагере для одинокого человека сводилась к осуществлению чисто физиологических нужд: утолить голод, согреться, выспаться, не упасть от слабости, не подставить себя под пулю… Человек был похож на заведённый механизм. Это отупляло и убивало чувства, мысли, эмоции…  Постепенно он становился безразличным ко всему и, в первую очередь, к себе. Забота же о другом человеке заставляла вопреки всему размышлять и действовать даже через «не могу», падать и тут же вставать,  заставлять себя двигаться и  что-то предпринимать, чтобы облегчить его существование. И это отвлекало от своих собственных нужд и забот. Это можно назвать эгоизмом: заботиться о других для себя. Но это странный и удивительный эгоизм: помогая другим – помогаешь себе. Но «себе» здесь далеко не на первом месте. В этом виде эгоизма есть что-то жертвенное, но в то же самое время он глубоко оптимистичен и человеколюбив по своей сути. Такие люди просто не могут иначе. Эта потребность заботиться и чувствовать ответственность за ближнего естественна для них и совсем  не тяготит их. Лучшие представители этой породы являются таковыми от природы и в этом черпают свою силу и укрепляют свой дух, даже не помышляя о благодарности и порой, наоборот, сами испытывают искреннюю признательность своим опекаемым за предоставленную возможность их опекать. И за какие-то неудачи они ещё будут винить, прежде всего, себя!
Так было и у Лины. Забота о маме заставляла её преодолевать свою слабость, порой нежелание, отчаяние и страх и заставляла делать что-то, обдумывать и планировать. Она никогда не считала себя маленькой, не хныкала, не жаловалась и не пряталась за материнскую спину. Она всё решала и делала сама, взваливая на свои хрупкие детские плечики порой непосильное бремя ответственности за свой выбор. Измождённая, готовая упасть замертво, она собиралась с последними силами и начинала действовать. Находясь в равных с мамой условиях и имея при этом ещё недостаточный жизненный опыт, она была намного предприимчивее и активнее.                                                    

82
Многое ей было делать проще. И не только в силу того, что она была ребёнком, но и в силу своего характера и пытливой натуры. Она никогда не опускала руки и всегда старалась найти выход из любой ситуации. Порой терялась, плакала, нервничала, злилась и отступала, но потом продолжала упорно идти к намеченному. Даже после неудачи и поражения.
Где-то в глубине её мозга и души наперекор всем невзгодам бился тонкий, нитевидный импульс оптимистической веры в лучшее. Она выдержит всё.
У неё рядом есть мама. Вместе не так страшно. Всё, что она может сейчас делать – это жить и надеяться, и молить  Бога, и ждать чуда.                    
А чудеса бывали в её жизни. И не раз. Как-то Лина вспомнила, что ещё в той, довоенной, жизни однажды случилось такое сиюминутное чудо.                                   Она тонула, отчаянно барахтаясь в воде и уже теряя силы. И она начала молиться. Та  мольба её о помощи шла не из головы, а из какой-то неведомой глубины её души. Все внутренние силы и эмоции закрутились в то мгновенье в такой мощный вихрь, который, казалось, пробив физическую оболочку, вырвался наружу и устремился ввысь, найдя там мгновенный отклик, и какая-то неведомая сила подхватила её уже в почти бессознательном состоянии и вытянула на спасительную мель. С тех пор она верила в спасительную силу молитвы и знала, как и когда нужно это делать, чтобы чудо произошло мгновенно. Нужна особая грань – смертельная опасность. Реальная грань между жизнью и смертью. Только в этот момент происходит особый крик души о помощи. И она всегда приходит. Но создать это искусственно, увы, невозможно – не получится.
Отсутствие самых элементарных санитарных норм, холод, сырость, скученность, скудная еда или, точнее сказать, отсутствие таковой, сказывалось на здоровье каждого. Многие дети кашляли, мучились недержанием, кожными болячками, долго незаживающими ранами.
Лина много месяцев страдала от мокнущих язв, покрывавших её руки              от ладоней до самых плеч и ноги от колен и выше. За ночь эти раны покрывались тонкой плёнкой, днём же при работе они вскрывались вновь. Бедная девочка старалась не поднимать рукава одежды, чтобы (не дай Бог!) брезгливые немцы не увидели  и не выбраковали её. Она постоянно боялась, что у неё, как и у одной из лагерных девочек, в этих гниющих ранах могут завестись такие же мерзкие, отвратительные черви. Одна эта мысль наводила на неё ужас. Они с мамой безуспешно прикладывали разные травы, присыпали древесной золой, но ничего не помогало.
Девочка молча страдала, но порой её терпение истощалось, и она  плакала от боли и бессилия. Она в  придачу боялась, что всё это может появиться на лице, и трудно сказать, к чему тогда  это приведёт, если немцы увидят. Избавление от этой напасти пришло от человека, которого она боялась пуще всего. Это был лагерный врач, немолодой мужчина, всегда в белом халате и шапочке, в очках с толстыми стёклами, через которые смотрели никогда не улыбающиеся огромные, страшные глаза.
Ежедневно он появлялся в каждом бараке и выявлял заболевших.              

83
Какое-то время Лине удавалось скрывать свои болячки, прикрывая их длинными рукавами.
Но однажды случилось то, чего она всегда боялась. Она была во дворе у барака и, конечно, совсем забыла о своих руках, когда увидела проходящего мимо неё доктора. Он бросил на неё быстрый взгляд, потом неожиданно направился к ней и наклонился, просто впившись взглядом в руки девочки. Она подняла голову, и их глаза встретились. Девочка почувствовала болезненную слабость внизу живота и холодную дрожь по всему телу. Ну, вот и всё! Что же теперь будет? Она стояла, боясь шевельнуться, в тревожном ожидании. Доктор сделал ей знак следовать за ним и быстро пошёл вперёд.                                                                                        
По мере удаления от барака девочке становилось всё тревожнее и страшнее, и она осматривалась по сторонам, нет ли знакомых лиц, которые потом могли бы рассказать о ней маме. Когда подошли к санитарному бараку, ноги её стали ватными, точно чужими, и она с большим трудом перешагнула порог вслед за доктором. Между тем доктор велел ей стать у окна и закатать рукава, что она обречённо и сделала. Он наклонился и начал опять рассматривать её руки. Бедняжка не могла унять волнение, и её худенькие пальчики мелко-мелко дрожали, а глаза медленно переполнялись влагой, и уже сквозь хрупкую пелену она опять увидела огромные глаза, теперь размытые и тоже дрожащие. Доктор выпрямился, подошёл к шкафу с лекарствами и стал перебирать склянки. Наконец, нашёл, наверное, нужное и молча протянул баночку девочке, объясняя жестом, что она может идти. Слабыми ногами она потихоньку двинулась к выходу и вышла на улицу, ожидая непонятно чего. Но доктор не появился. Она глубоко и с облегчением вздохнула, перекрестившись: слава тебе, Господи!
В баночке была мазь, которая оказалась, хоть и не совсем приятной по запаху, но зато на самом деле чудодейственной, так как постепенно язвы стали затягиваться и, спустя какое-то время, совсем исчезли и уже больше никогда не беспокоили, а на их месте остались только коричневатые пятна. Лина была  по-настоящему счастлива, избавившись от долгих  страданий. Доктор первое время во время своих обходов бросал взгляд на её руки и одобрительно покачивал головой, а потом и вовсе перестал обращать на них  внимание.
Маленькие узники постоянно не высыпались и очень уставали от многочасовой монотонной работы. И были очень слабы и больны от постоянного недоедания. И однажды, трудясь в мастерской, Лина даже не заметила, как, положив голову на станок, она заснула. Проснувшись спустя какое-то время, она испуганно взглянула на балкон, где как обычно сидел их мастер, старик-немец, обеспечивающий их работой и надзирающий за ними. Но он что-то писал, склонившись над столом, и, казалось, ничего не замечал. Лина успокоилась, но всё-таки засомневалась в том, что он не видел её спящей. С его позиции весь цех проглядывался как на ладони, и было  невозможно укрыться  от его зоркого взгляда. И он просто не мог не видеть, что она сидела на скамейке неподвижно.                                                        

84
Мало того, она ещё и положила голову на станок! Возможно ли не заметить это? А-а-а… да он ведь пожалел её! Он позволил ей  выспаться, этот немец-старик! Она вдруг вспомнила, что он никогда не только  ни на кого не кричал, но даже не повышал голоса. И вообще был всегда спокоен, нетороплив и немногословен.
Лина быстро заработала руками, навёрстывая упущенное. Она долго прокручивала в голове свои умозаключения. Через пару дней она уже осознанно пристроилась вздремнуть, положив, как и в прошлый раз, голову на станок. Проснувшись и с опаской поглядев наверх, она увидела всё ту же картину: старик так же сидел, склонившись как всегда над столом, и никак не реагировал на неё. На этот раз она окончательно убедилась в своих предположениях.
Девочки, работавшие по соседству, заметив её манипуляции и ответную реакцию на них мастера, быстро сообразили и последовали её примеру. И уже на следующий день, придя в мастерскую рано утром, дети пристроились поудобнее на своих рабочих местах  и  быстро заснули.                             
И никто уже не удивился, когда  старик, выйдя из-за своего стола через какое-то время, громко выкрикнул : «Ауфштеен!»
Он стал это делать каждый день, давая измождённым детям дополнительный час утреннего  сна.                                                              
Старик часто поглядывал на открытую  дверь, чтобы не упустить появление своего начальника и  успеть вовремя разбудить детей.
Но однажды он всё-таки просмотрел. Зайдя  в цех и увидев спящих детей, хозяин сильно рассердился, подлетел к одной девочке, другой и  с перекошенным от гнева лицом и со злостью выбил из-под них скамейки. Перепуганные и ничего не понимающие спросонья, малолетние нарушители трудовой дисциплины летели кто куда.
Подбежав к Лининому станку и не увидев её на рабочем месте, он начал кричать:
- Где эта девчонка? Где она, негодница?
Все испуганно молчали, в том числе и старый мастер. Хозяин вдруг нагнулся и под   станком увидел спящую там Лину. Это разозлило его ещё больше.
- Мерзкая девчонка! Свинья! Лентяйка! Немедленно вылезай!
Проснувшись от шума и крика, девочка сначала ничего не могла понять, но, увидев хозяина, сильно испугалась. Однако она продолжала оставаться под станком и решила вообще не вылазить, боясь ещё большего гнева и последующего за ним наказания. Тогда рассерженный хозяин, увидев в углу щётку, схватил её и начал доставать ею девочку. Та забивалась всё дальше и дальше, всякий раз отталкивая колючую щётку: было щекотно, и она боялась засмеяться, тем самым разозлив рассвирепевшего хозяина ещё больше. После нескольких неудавшихся попыток он бросил своё орудие и выбежал из цеха.
Старый мастер охал и укоризненно качал головой, глядя на вылезающую из-под станка Лину, с опаской поглядывающую на  открытую в коридор дверь, в которой скрылся взбешённый хозяин. Все столпились вокруг неё. Вдруг, растолкав собравшихся, он появился опять.                                                  

85
Было видно, что он всё ещё не успокоился. Схватив напуганную девочку за шиворот, он начал трясти бедняжку изо всех сил, потом бросил её на пол и, наклонившись, ударил по лицу. К нему, крича и размахивая руками, бросились мама и её приятельница-паричанка. Он, отшвырнув их, что-то прокричал испугавшемуся мастеру и снова выбежал из цеха.
Лина продолжала сидеть на полу, закрыв лицо руками, чтобы скрыть слёзы.
Её никогда в жизни не били, и сейчас она плакала не столько от испуга и физической боли, сколько от совершенно неожиданно возникшего чувства беззащитности и униженности, какого-то непонятного стыда.  Мама, тоже в слезах, присела рядом с дочерью и гладила её, успокаивая и приговаривая:                                                                                                    
- Не плачь, девочка, не плачь… Потерпи, милая. Это всё когда-нибудь кончится.
Старый мастер, нахмурив брови и размахивая руками, отправил всех по рабочим местам, а сам направился в кабинет начальника.                         
В цехе повисла напряжённая тишина. Все ждали неприятных последствий: очень боялись, что хозяин уберёт спокойного, доброго старого мастера, заменив его другим, который, уж точно, лучше не будет.
Ещё больше опасались того, что заступившихся за девочку женщин могут сослать в штрафной лагерь, а то и вообще разлучить всех матерей и детей.
Бедная Лина чувствовала себя непростительно виноватой. Зачем ей   надо было залезать под этот станок? И как она могла не услышать грохота от разлетающихся во все стороны табуреток? Она хорошо понимала, что случившееся может закончиться очень плохо не только для неё. И когда в одно мгновенье она вдруг осознала, что её могут разлучить с мамой навсегда, она испытала такой жуткий страх, от чего все её эмоции сконцентрировались в пульсирующий сгусток, которому стало тесно внутри. Каждая клеточка организма вибрировала на предельном уровне и, наконец, настал момент, когда, слившись в едином потоке, вся эта энергия вырвалась наружу и, оставаясь незримой, устремилась ввысь, унося с собой мольбы страдающей девочки о помощи, и бетонное препятствие в виде потолка не было  преградой. Крик души выплеснулся, и она почувствовала внутри какую-то опустошённость и замерла, затаив дыхание и уже ни о чём не думая.
Когда старый мастер вернулся и снова сел за свой рабочий стол, все немного успокоились, но мысли о провинившейся Лине и заступившихся за неё женщинах ещё беспокоили всех какое-то время. Однако никого из них не тронули ни в этот, ни в последующие дни.
Но спустя какое-то время, когда неприятный эпизод стал уже забываться, хозяин сам подошёл к Лине и повёл её за собой. Все с тревогой смотрели вслед уходящей девочке. Она шла, втянув голову в плечи, ни жива - ни мертва.
В коридоре   стояла женщина в сером рабочем халате, рядом с ней у стены – ведро и швабра. Открыв дверь своего кабинета, хозяин подтолкнул Лину вперёд и кивнул женщине, которая последовала за ним. Когда она вошла, он обратился к ней, и они говорили какое-то время на своём языке. Потом немка  на ломаном русском всё объяснила.                                                              

86
Оказалось, что  провинившейся недавно девочке вменяются некоторые обязанности по уборке этого кабинета. После своей смены в мастерской она ежедневно должна заходить сюда и выполнять определённую работу. Хозяин, прервав  объяснения, что-то добавил ещё, обращаясь уже к ней и с помощью жестов разъясняя её будущие действия. А немка продолжала переводить. Оказалось, девочке предстояло выполнять ещё одно несколько странное задание: она ежедневно  должна была складывать окурки из его пепельницы, стоящей на столе, в конверт и оставлять его на подоконнике.
Из кабинета Лина выходила, с одной стороны, успокоившейся: всё обошлось гораздо лучше, чем она ожидала, а с другой – внутри ощущался какой-то неприятный дрожащий холодок и появившееся  чувство страха от мысли, что ей придётся каждый день встречаться с этим человеком. Но она успокоила себя, решив, что будет очень старательной и внимательной, чтобы не к чему было придраться.
И она была очень прилежной и долгое время справлялась со своими обязанностями, не получая никаких замечаний.                                                                                  
Однако то, чего она так опасалась в начале, всё-таки произошло.
Однажды, когда она вошла в кабинет, хозяин встретил её резким вопросом, показав на пепельницу и подоконник. Конверта с окурками, которые она складывала в него ежедневно, нигде не было.
- Где? Где это?- кричал хозяин, нервно тряся руками.
Сжавшись внутренне, Лина уверенно показала на подоконник:
- Я положила его туда.
И она, стараясь справиться с дрожью и разлившейся по всему телу слабостью, отважно посмотрела на него: да, это-правда.
Его лицо исказила злобная гримаса, он начал кричать, потом, стукнув кулаком по столу, подскочил со стула, подлетел к ней и, схватив за плечи, начал трясти. Затем оттолкнул её от себя, и она, потеряв равновесие, отлетела к тумбочке со стоящей на ней вазе из тонкого стекла. Всё закачалось и упало на пол. Втянув от страха голову в плечи, Лина с ужасом смотрела на разлетевшиеся осколки и готова была провалиться от страха сквозь спасительную землю. Маленькая, обескураженная худенькая девочка стояла, не поднимая головы и прижав дрожащие руки к груди, перед большим рассерженным мужчиной и терпеливо ждала незамедлительной расправы. Он никак не мог успокоиться и, схватив её за шиворот, с силой швырнул на пол и стал пинать ногами, постоянно что-то выкрикивая. Злость захлестнула его. Казалось, что он никогда не остановится. Девочка сжалась в комочек, закрывая худенькими ручками лицо и голову. Она сносила побои молча. Только ещё сильнее сжималась и зажмуривала глаза. И вдруг под собой она почувствовала мокрое тепло. Она поняла, что произошло, и испугалась ещё больше. Немец пинал её, а она старалась ёрзать и тем самым протирать намокший пол. Она уже ничего не ощущала, в её голове свербела только одна мысль: хоть бы не заметил, надо успеть… успеть вытереть…
Наконец, он вылетел из комнаты, а она, воспользовавшись передышкой, начала подолом платья быстро-быстро затирать влажное пятно.                 

87
Когда хозяин появился снова, она стояла, опустив голову и загораживая собой мокрое место.
- Прочь! – направил он указательный палец на дверь. – Прочь, я сказал! Быстро!
Лина, долго не раздумывая, осторожно обошла его с удобной для неё стороны и юркнула за дверь.
В цехе её окружили и, выслушав коротенький рассказ, с облегчением вздохнули: слава Богу, обошлось!                                                                
Она тоже была довольна, хотя теперь обязанностей у неё прибавилось. Та женщина-немка, что была в кабинете хозяина, проводила полную уборку один раз в неделю, а ей нужно будет каждое утро перед работой и вечером сразу после смены приходить и  протирать пыль. И теперь всегда прежде, чем зайти в кабинет хозяина, она сначала обязательно шла в туалет. И эта неприятная реакция на сердитый окрик  или просто повышенный голос  осталась у неё уже надолго.      
Кроме обычной работы, её часто посылали отвезти на склад коробки с готовыми пластинами. Она складывала их в тачку, а затем везла её, гремя по булыжной мостовой. А рядом шёл мастер. Тачка была большая и тяжёлая, и приходилось прикладывать немало усилий и до волдырей натирать руки.
А однажды случилось вообще невероятное: в один из дней хозяин с утра подошёл к ней и велел следовать за ним. Она с тоской посмотрела на маму, а все с тревогой смотрели на неё, пока она не исчезла в проёме двери, стараясь не отставать от  начальника.  Конечно, она дрожала от страха как осиновый лист, и разные мысли, одна тоскливее другой, хороводили в её голове. Она еле поспевала за быстро идущим хозяином. Он даже не оборачивался и, конечно, не подстраивался под её шаг.  Они вышли со двора, и он пошёл по улице, продолжая молчать и не обращая на неё никакого внимания. Но девочке казалось, что он видит её и спиной, и ей было не по себе. Шли всю дорогу молча. Наконец, зашли в один из домов, поднялись по лестнице и оказались перед дверью, которую хозяин открыл вынутым из кармана ключом. Только здесь он обернулся впервые и подтолкнул девочку вперёд. Оказавшись в коридоре и осторожно, одними глазами, оглядевшись, Лина поняла, что это квартира. А когда появилась нарядно одетая молодая красивая женщина и чмокнула вошедшего в щеку, стало ясно, что это дом хозяина и это его жена. Из короткого разговора между ними она выяснила, что зовут её Анна-Лиза, и это двойное имя удивило её. Объяснив что-то жене, он удалился, оставив их вдвоём. Женщина первым делом отвела девочку в ванную и оставила её там, дав чистую тряпку и велев вымыть руки и лицо. Лина, оставшись одна, с интересом огляделась. Это была довольно просторная комната с ослепительно белой большой ванной и таким же белым унитазом, перед которыми лежали маленькие пушистые коврики. Над ванной висели полочки, на которых находились разные банные принадлежности. На стене – большое круглое зеркало. На маленьком узком окошке – занавеска, тоже ослепительно белого цвета с выбитыми углами. Всё просто сверкало свежей белизной и порядком.                                                                          

88
А ещё привлекло внимание круглое металлическое сооружение в виде узкого бака до самого потолка, из которого прямо в ванну свисал кран, а сбоку находилась печная дверца, перед которой на полу был прибит лист жести. Лина осторожно коснулась этого бака. Он оказался очень тёплым, и это почему-то вызвало у неё улыбку, и она облегчённо вздохнула, подумав, что ничего плохого здесь уже не случится, если она, конечно, не оплошает и ничего не испортит. Интересно, зачем её сюда привели. Зашла хозяйка и, осмотрев её, куда-то опять повела. Прошли через довольно большую комнату. Краем глаза она успела заметить продолговатый стол, покрытый белой скатертью, и стоящие вокруг него стулья, облицованную кафелем печку, выпирающую из стены,  и большое окно с красивыми короткими шторами.
Наконец, они оказались на кухне. Хозяйка велела девочке сесть за стол у окна и поставила перед ней маленькую чашечку с горячим кофе и такое же крохотное блюдце, посреди которого лежал тоненький ломтик хлеба с ещё меньшим кусочком мармелада. Кофе оказался очень горячим, но удивительно ароматным, совсем не похожим на лагерный эрзац.              
Хлеб со сладким мармеладом исчез после первого же глотка. Особо, конечно, не насытишься, но согреться и взбодриться получилось. Лина немного смутилась, что еда исчезла в мгновенье ока и, не поднимая глаз, тихо произнесла «данке шён» и робко сложила мешающие ей руки на колени.
Женщина убрала со стола и выставила на него большую корзину каких-то жёлтых стручков и показала, что с ними нужно делать. Это оказалась фасоль.  Девочка начала старательно вынимать фасолины. Её так и подмывало попробовать их, но она не позволила себе этого. Она старалась всё делать очень аккуратно, но особо не торопилась: ей хотелось побыть подольше в этом тепле, красоте и тишине.
Когда она справилась со своим заданием, хозяйка просмотрела всё и  сказала «гут, зер гут». Потом она подхватила две корзины с лущеной фасолью и велела девочке  взять оставшиеся с шелухой, и они отнесли их в  кладовку. После этого женщина привела Лину в комнату перед кухней и включила какой-то большой напольный прибор, завывающий звук которого так напугал девочку, что она отскочила подальше от него и просто вдавилась в стену. Хозяйка сначала с изумлением посмотрела на испугавшуюся девочку, а потом громко засмеялась. Она начала демонстрировать, как нужно обращаться с этой штукой. Но Лина не понимала ни назначения этой машины, ни механизма её работы и всякий раз, когда женщина протягивала ей длинную металлическую палку, похожую на щётку, она испуганно вскидывала перед собой худенькие руки, точно защищаясь. Женщина не рассердилась и не стала настаивать на своём. А когда появился её муж, она звонким, весёлым голосом с узнаваемыми девочкой движениями рассказала ему о случившемся курьёзе, и они смеялись уже вместе с ним. Лина чувствовала себя при этом как-то неловко. Но потом успокоилась, краем глаза наблюдая за лицом хозяина. Надо же, думала она, он, оказывается, умеет смеяться. Он такой злой только с ними: они для него – враги.          89
Так не хотелось в тот день возвращаться в лагерь, покидая тёплый и красивый дом. Всю обратную дорогу она, сама того не замечая, только, знай, печально вздыхала, думая о том, что у них с мамой уже никогда не будет своего дома, и вообще неизвестно, что с ними со всеми будет. Веру и надежду нередко подменяли тоска и уныние. Между ними шла постоянная борьба. И стоило приложить немало душевных сил, чтобы первые  брали верх и давали силы продолжать жить. Даже в нечеловеческих условиях. 
В середине весны тысяча девятьсот сорок пятого года среди узников поползли жуткие слухи: то из одного, то из другого лагеря всех куда-то увозили, и назад уже никто не возвращался. Было нетрудно догадаться, что с ними стало. Говорили, что соседний лагерь уже несколько дней стоит пустой. Все с тревогой ожидали своей участи.                                                                                                     
Вдруг совершенно неожиданно стали бомбить территории, где находились лагеря. Лина не могла понять, кто это делает. Немцы? Но зачем?
Когда же она, как всегда, побывала в городе, то он предстал перед ней  в своём прежнем виде. Она не обнаружила никаких следов бомбёжек. Значит, бьют только по городским окраинам и по лагерям! Наверное, хотят их быстро и легко уничтожить! То там, то здесь вспыхивали деревянные бараки. Как спички. Один барак сгорел вместе с людьми!!! О! Боже! Он стоял рядом с их бараком. Неужели это конец?! Внутри противно ныло. Столько дней и ночей она мечтала и верила, что настанет долгожданный час их освобождения! Она так старалась, чтобы они с мамой выжили и дождались этого счастья! Впервые за эти годы силы почти покинули её, и отчаяние завладело всеми её мыслями.
Тревожные ожидания самого худшего усилились, когда в один из дней переводчица лагеря объявила общий сбор. Перед выстроившимися узниками появился старший лагерфюрер. Он сказал, что их общие враги бомбят лагерные территории, а они хотят вывезти всех в безопасное место, чтобы спасти, и заверил, что образцовый немецкий порядок вскоре будет восстановлен. С собой ничего брать не следует: на новом месте это  не потребуется. Он ещё говорил, когда вдруг рядом с ним  появилась и резко  затормозила легковая машина. Из неё высунулся немецкий офицер, к которому подбежал, прервав свою речь, старший лагерфюрер. Выслушав подъехавшего, он начал лихорадочно открывать неподдающуюся дверцу. Сидящий внутри распахнул её, и он с поспешностью втиснулся внутрь. Автомобиль рванул с места и также неожиданно исчез, как и появился.
В этот момент вдалеке послышался тяжёлый гул приближающихся самолётов. Оставшиеся одни, младший лагерфюрер и переводчица засуетились, испуганно озираясь по сторонам, потом побежали к стоявшей у ворот лагерной машине, втиснулись в неё, и та также спешно  вылетела за территорию лагеря.
- А…! Забегали крысы… - громко произнёс кто-то рядом с Линой с весёлым злорадством в голосе. Она радостно ахнула, осенённая вдруг догадкой, и лицо её засветилось счастливой улыбкой. Наши!!!                                        90

Продолжение   здесь