ПАРИЧИ
СПРАВОЧНО - ИНФОРМАЦИОННЫЙ ПОРТАЛ Г.П. ПАРИЧИ

Статьи / Биографическая документально - художественная повесть "Унесённые войной"

К списку статей >>


Продолжение

Всё находило в нём живой отклик. Книги были для Лины единственным утешением и отрадой, в отличие от школы. Школа же не стала для неё желанной и родной. Наоборот, мысль, что школа – это    неотвратимо и надолго, ввергала её в уныние и порой – в отчаяние. Школу она боялась и не любила. Ей там было неуютно и очень одиноко. Она помышляла упросить родителей перевести её в другую школу, где учатся её подружки по играм. Но сначала нужно дождаться конца учебного года. Она насмелится и всё расскажет папе, и он обязательно будет на её стороне, и они вдвоём уговорят маму.
Маленькая девочка и не подозревала, что это – её первый и последний год в школе. Надвигались страшные времена.                                                                                                                 




ЧАСТЬ 2. ВОЙНА. Оккупация.

В воскресенье двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года Лина проснулась от того, что услышала сквозь сон голоса родителей. Было уже поздно, когда отец вернулся домой: ходил навестить приболевшего брата, да и засиделся за мужскими разговорами. И сейчас мама выговаривала ему:
- Тише, детей разбудишь.
Чуткая Лина зашевелилась на печке, а братья, разметавшиеся впокат на полу, продолжали безмятежно посапывать.
Вскоре тихий шёпот обменивающихся репликами родителей затих: легли спать.
Во второй раз она проснулась от какого-то гула и услышала сонный голос мамы:
- Вась, а Вась… чего-то самолёты разлетались …на ночь глядя…
- Ага, манёвры, поди, начались…Ну-ка, пойду, гляну ... вроде гул затихает.
Кряхтя и зевая, отец на цыпочках подошёл к окну, посмотрел, отодвинув занавеску, а потом так же тихо направился к двери и вышел во двор. Через несколько минут вернулся в хату. Не успел он сказать и слова, как  громыхнуло так, что с потолка и стен посыпалась штукатурка. Тут уже проснулись все.  Хлопцы разом сели, озираясь по сторонам, не понимая, в чём дело, и часто- часто захлопали слипающимися от сна глазами.
Отец вдруг неожиданно протянул:
- Ну…это ещё цветочки…а ягодки – впереди…
Все вопросительно взглянули на него, ожидая комментарий к сказанному.
Но тут прогремел ещё один взрыв, да такой страшной силы, что над окном вырвало бревно, и образовалась большая сквозная дыра. Мама и Лина  испуганно вскрикнули, пригнулись и прикрыли головы руками. Парни последовали их примеру.                                                                                21                                                                               
- Ну, вот, началось… - произнёс многозначительно отец, - я же говорил…
Сказал он это таким тоном, точно только что выиграл пари. Все опять вопрошающе поглядели на отца, говорящего какими-то загадками. Но он ни на кого не смотрел, либо поглощённый неожиданным озарением, либо стараясь избегать ответа на молчаливый вопрос, повисший в воздухе. Однако глядящие на него со страхом и недоумением жена и дети заметили на его лице какое-то замешательство и чрезмерное беспокойство. Поэтому задать вопрос вслух явно не насмелились. Скажет всё потом сам. Когда сочтёт нужным. В семье не  было принято назойливо приставать с расспросами.
Напряжённо ждали очередного взрыва.  Но всё было тихо. Прошло ещё какое-то время. Ничего не произошло.
Из окон их хатки невозможно было что-либо рассмотреть: было уже поздно и темно. Все молчали и обеспокоенно  вслушивались в звуки на улице. Но была полнейшая тишина – такая, что звенело в ушах. И от этого становилось как-то не по себе. Казалось, что вот-вот что-то должно случиться.                                          
Наконец, мама поднялась и велела детям, видя порыв хлопцев выскочить на улицу, немедленно ложиться и поспать до рассвета, когда можно будет узнать о случившемся. Сейчас нечего было выходить из дома, не зная причину взрывов. С тревогой вглядываясь в озабоченное лицо мужа, она боялась признаться самой себе в той страшной  догадке, которая пришла ей в голову уже после второго взрыва: муж не один раз говорил ей о предстоящей войне. И его уверенность в этом осталась занозой в её сердце. И первая мысль была, конечно, о том, но Клава отогнала её от себя как нелепую и просто невероятную.
- Давайте, давайте, ребятки, - торопила она детей, - Спать! Спать! Не то весь день будете клевать носом. Утром всё узнаем.
Через образовавшуюся в стене дыру тянуло дымом и гарью. Все нехотя улеглись, а отец вышел во двор.
Спал он или нет, никто не понял, но, проснувшись друг за другом, лишь только забрезжил рассвет, они увидели его входящим в дом. Его руки, лицо и одежда были местами чёрными от копоти, и весь он пропах крепким и едким  запахом гари. Все молча  уставились на него, ожидая разъяснений по поводу ночного происшествия – обещал ведь, а то вчера отделывался какими-то непонятными присказками: …цветочки…ягодки… Что к чему?
- Клаша, полей-ка мне. Есть горячая вода? – спросил он и снова вышел.
Мама молча подхватила пыхтящий на печке чайник и поспешила за ним.
Вскоре они вернулись. На маме, как говорится, не было лица. Она явно выглядела встревоженной. Она начала собирать на стол, велев детям умываться. Всегда неторопливая и спокойная, сейчас она как-то странно суетилась, точно не у себя дома: не то вынимала, не туда ставила. Лина засмеялась:
- Мам, ты куда папину кружку ставишь?! Там же Миша сидит!
Мама взяла кружку и стояла с ней, не понимая, что она должна сделать.
- Вась, а Вась,- позвала она суетно ходящего взад-вперёд мужа. -  Хлеб
нарежь, да и нож надо наточить…уже затупился… совсем.

22
Отец остановился, взял этот и другие ножи и вышел в сенки.                                                Пока отец возился с ножами, на этот раз старательнее и дольше, чем всегда, мама выставила на стол кружки, хлеб и большую крынку молока. Вошёл отец. Сев за стол, начал нарезать хлеб, прижимая каравай к груди.
- Смотри, Клавдия, пальцы себе не поотрубай. Заточил – надолго теперь хватит. Потом уж хлопцы будут.  Меня не было – точили же. За этот год я их маленько разбаловал. Да видно, зря…- он глубоко и печально вздохнул.
Все уселись за стол. Родители перекрестились, дети повторили за ними и приступили к утренней трапезе. Мама же ещё что-то торопливо  шептала и продолжала креститься.
За едой обычно не разговаривали. Так только, если что нужно. Отец всегда строго вопрошал перед каждой едой:
- Когда я ем, я… что?
- глух и нем, - весело вторили все четверо.
- То-то, - многозначительно заключал отец.                                                  
Говорил он это всегда с весёлыми чёртиками в глазах, облизывая и поднимая деревянную ложку, нацеливая её на будущий провинившийся лоб. Ребята всегда правильно реагировали на этот ритуал, нисколько не боясь отца, но при этом честно выполняя уговор. Никто, как ни подначивали друг друга, даже ради шуточного эксперимента не хотел подставлять свой лоб. Хотя иногда пытались спрогнозировать силу отцовского удара: как влепит – от души или шутя?
Они не только любили своих родителей, но и безмерно уважали их, и родительское слово почиталось как закон. Все четверо были послушными и особо не бедокурили. Никто из чужих людей на них никогда не жаловался. В семье не было ни  шума,  ни ругани, ни  криков. Всегда мирная и спокойная обстановка. И между собой не ссорились: ни родители, ни дети. Не было у них на всю эту ерунду свободного времени. Да и надобности. Зачем?!
Когда завтрак был завершён, отец поведал о ночном происшествии. Он рассказал, что побывал на месте взрывов, но сначала зашёл к брату и сестре. Бомба попала в огород сестры, но вреда никому из семьи, равно как и дому, не нанесла, а вот брата ранило осколком, так как бомба упала как раз на их улицу. Сгорел большой дом на углу, в котором жила многодетная еврейская семья. От прямого попадания бомбы погибли все.
- Наверное, спали… так всех вместе… разом, - тяжело вздохнул отец, а мама перекрестилась и прошептала, скорбно качая головой:
- Боже ж ты, мой Боже … Господи, упокой их души невинные…царствие им небесное.
- Слава Богу, вот ничего и не почувствовали…  ррраз – и нет! Всех… сразу… нет… Была семья – и нет.
Ему неожиданно стало страшно от произнесённого вслух и в один миг осознанного: глаза его расширились и как-то остекленели, и он вдруг замолчал на какое-то время. Потом, выйдя из этого оцепенения, продолжил:
- Все дома были уже без света, когда я вышел от брата-то…  темно уже было… А вот одно окно, помню, светилось, как раз там… недалеко.

23
Вот на этот свет и скинули, наверное… Не будь света, так и ничего не было бы, а? Пролетели бы мимо. А тут – цель! Наверное, последний сбросил…От своих отстал… общий гул- то уже удалялся до взрывов этих. Потом  уже  бабахнуло…
- Отец,-  пробасил старший Миша – ну а кто сбросил-то бомбы? По ошибке, что ли?
- Ничего себе – ошибки, - откликнулся Олег. – Окно светилось и что? Зачем сбросили?
- Вот это я и узнаю сейчас…  Ладно, -  отец встал из-за стола, громко хлопнув по нему обеими руками так, что все вздрогнули, а Лина даже подпрыгнула от полной неожиданности.- Пойду в одно место наведаюсь. По делам. А вы будьте-ка лучше дома. Ждите меня. Приду – всё расскажу.
И он ушёл. Остальные вышли на улицу посмотреть что там. Лина постояла у калитки, а потом побежала на соседнюю улицу, о которой говорил отец. Братья отправились за ней.                                                                              
Издали они увидела много народу и тут от товарищей узнали, что вчера по радио объявили о неожиданном нападении Германии   на Советский Союз и о начале ответной войны против немецких нацистов. Отечественной, как её назвали.
- Вы что здесь, дорогие мои хлопчики, делаете? Чего дома меня не ждёте? Где мама с Линой? – услышали ребята отцовский голос  за спиной, почувствовав при этом его крепкие объятья, сцепившие их всех.
- Мама дома была, когда мы пошли. А Лина здесь где-то, с девчатами.
- Папа, а вы с мамой знали, что ли? Чего-то вы какие-то не такие были.
- Да я сегодня утром-то и узнал, когда ранёхонько к дяде Сергею направился. Вы ещё спали. Кто знал уже вчера, а кто, как и я, сегодня только узнал. Не у всех радио-то.
- А что такое по радио было? -  спросил старший Михаил.
- Войну объявили. С немцами. И мобилизацию всеобщую. Вот иду в военкомат. Ну, я пошёл. А вы давайте домой. Что-то носы совсем повесили…Ничего! Дадим мы жару этим гадам, -  потряс отец  кулаком - пожалеют, что сунулись.
- Пап, так мне тоже надо. Поеду сегодня в Мариуполь, – сказал Михаил.
- Слушай, Миша, подожди меня. Всё узнаю и обговорим. Ладно?
- Ладно.  Сейчас пойду собираться.
- Хорошо, договорились. Жди меня.
И отец отправился в сторону военкомата, куда стекалось всё мужское население местечка, годное и не годное по состоянию здоровья или по возрасту к воинской службе.
Вчера, слушая обращение министра иностранных дел СССР Молотова,  потрясённая   держава замерла в недоумении и ожидании. А с раннего утра следующего дня начался штурм военных комиссариатов рвущимися в бой безусыми вчерашними выпускниками  и убелёнными  сединами участниками Первой мировой.  Огромная толпа собравшихся гудела на все лады и отчаянно дымила в ожидании военкома.

24
Обсуждали последние события в стране и местечке, костерили Германию с её Гитлером и их союзничков. И как по команде враз почтительно притихли, лишь только появился военком: служивые всегда вызывали у народа уважительное отношение к себе. Это были в основном люди, сознательно избравшие своим долгом служение Отечеству. И их было за что уважать! Много славных имён знала ещё молодая Красная Армия! Многими героями гордился советский народ!
Военком выступил перед собравшимися с короткой речью о вчерашних событиях и о текущем моменте. Тяжёлое и тревожное молчание повисло над толпой, когда он суровым голосом объявил, что вчера бомбили Минск и Бобруйск и вели артобстрелы всех  приграничных территорий и что там уже идут напряжённые военные действия. В полдень двадцать второго июня  от лица Молотова была  объявлена всеобщая мобилизация с двадцать третьего числа. Военком назвал подлежащий мобилизации возраст – с тысяча девятьсот пятого по тысяча девятьсот восемнадцатый год рождения. И тут же строго повторил, что призываются только эти года. Потом, уже смягчив голос, попросил всех, кто старше или моложе призывного возраста, не создавать зря очереди и не мешать работе: с ними никто разговаривать не будет, ещё и отругают. Пусть ждут своё время. Потом он сообщил, что должны иметь при себе все мобилизованные, добавив, что весь список можно видеть  в коридоре и на двери с улицы. В конце своего выступления он объявил окончательный сбор у военкомата в полной готовности через три часа.                                                      
У Василия, да не у него одного, при мысли о разлуке с  семьёй сжалось сердце, и тоска острыми когтями больно царапнула внутри: каково им опять придётся без мужской поддержки и защиты? Он уже знал, что эта безжалостная тоска- злодейка теперь от него ни за что не отвяжется. Так и будет мотаться по пятам, шаг в шаг, и безжалостно рвать душу. 
С тяжёлым сердцем возвращался он домой.  Хотя его год рождения не подходил к объявленным под мобилизацию, и притом  он имел так называемый «белый билет», ему и в голову не пришло воспользоваться одним или другим и уйти восвояси, помня о строгом предупреждении военкома о возрасте.  Он сможет настоять! Он знает, что сказать, и вряд ли его прогонят, как несмышлёных юнцов.
После ухода отца братья, найдя сестру, ещё какое-то время стояли вместе с толпой, озираясь вокруг на последствия ночных взрывов. Такое они видели только в кино. Представшая их взору реальная картина потрясла бы воображение любого: то там, то здесь – снесённые крыши, вырванные брёвна, разбитые окна, несколько уже чёрных выгоревших дотла хат и ещё догорающие, которые лениво  вылизывали уже слабеющие огненные языки. Воздух был густо пропитан пожарищем. А вся суета вокруг нагнетала обстановку: отчаянные  лица пострадавших около своих домов, детский плач, громкие голоса и причитания взрослых… напуганные животные… сочувственно смотрящие на всё это соседи и  люди с других улиц.             25 Для паричан это ночное происшествие с такими трагическими последствиями стало сильнейшим потрясением.
Вдруг где-то высоко раздался нарастающий гул самолёта. Люди встревожено устремили свои взоры в небо и замерли в растерянности и испуге. По коже – мурашки. Ноги точно прилипли. Бежать и прятаться было уже поздно: внезапно появившийся самолёт с устрашающей чёрной свастикой завис над толпой и стал делать круги. Он висел так низко, что можно было разглядеть лётчика. Чужого. Врага. Вот он, здесь! Это не кино. Всех обуял просто дикий, животный страх. Люди медленно, через первоначальное отторжение серьёзности случившегося вчера, входили в реальность происходящего, независимо от того, хотят или не хотят они этого. Коллективное осознание этой данности и нарождающейся смертельной опасности  потрясло их.                                  Гораздо сильнее, чем пара вчерашних взрывов. Они не двигались и молча ждали своей участи. Им казалось, что они уже обречены. Между тем, самолёт, сделав несколько кругов над людьми, покачал крыльями и стал  удаляться.                                                                                                          
Вскоре он превратился в маленькое пятно на чистом ярко-голубом небе. Толпа облегчённо вздохнула, зашевелилась и сделалась живой. Но ставшие ватными  ноги не сразу перешли на обычный шаг.
Дома детей встретила недовольная мама:
- Ну, где вы все пропадали? Отец тоже куда-то запропастился! Где можно столько ходить – не знаю!
- Мама, он в военкомате. А разве Миша не сказал тебе? – спросил Лёня.
- Миша? Миша вбежал как угорелый, сказал, что его ждёт машина с товарищами, собрал как попало свои вещи, я даже не успела сообразить, что дать ему, обнял, поцеловал меня… - она всхлипнула - и убежал…
Тут появился отец и заявил с порога:
- Клавдия, приготовь-ка мою котомку.
- И ты? – выдохнула она и обессилено опустилась на лавку.
- Клаша, а Михаил где? Опять убежал? Договорились же с ним… - с досадой произнёс отец. – Я ухожу через два с половиной часа.
- Куда? – вскочила мама с места. – Куда?!
- Клава, где Михаил? – повторил он свой вопрос.
- Миша уехал в Мариуполь со своими товарищами.
- Как уехал? Как уехал, Клава?! Ты что говоришь? Он должен был дождаться меня, мы договорились… Как же так?
- Да он так торопился…только и успел сказать, что своих на попутке встретил, они ехали туда, он напросился. Сказали: одна нога здесь, другая там – давай быстро.  Он…он…залетел домой как конь загнанный…
Мама залилась горючими слезами. Сказала, пробиваясь сквозь всхлипы:
- А как бы… как он сам… нынче добирался бы? Хорошо, что встретил… Господи, что же будет, Василь, а?
Папа обнял её, усадил на лавку и сам сел рядом. Печально вздохнул и произнёс с такой болью дрогнувшим голосом, что дети, как один, тоже начали хлюпать носами.

26
- Значит, не судьба… сынок…- он протёр рукой увлажнившиеся глаза и  протяжно вздохнул, - охо-хо-хо-хооо…
- Вася, а ты…ты… куда… собрался?
- Гадов этих бить пойду! Не добил их тогда!! Развели гадёнышей… Ничего, это Европа их боится да привечает… А мы им покажем «кузькину мать» - свою забудут!
- Куда ты пойдёшь, Василий? Тебя пуля без войны донимает, еле терпишь… А на войне каково будет? У тебя же «белый билет», отвоевал ты своё…ты же не годен…
- Да что ты говоришь, милая моя? Как это не годен? Не позорь меня, Клаша, перед детьми нашими. Ребятишки, вот сейчас мамку не слушайте. Не обижайся, Клавушка. Детки, папка ваш уже был солдатом. Так что есть ещё порох в пороховницах! И навык не пропал. Вчерашние школьники рвутся. А мне, старому служивому, сам Бог велел!                                                        
И папа лихо закрутил усы. Дети заулыбались сквозь слёзы. Он встал, подошёл к ним, обнял, расцеловал.                                                               
Потом прошёлся по комнате, оглядел дыру над окном, вздохнул:
- Эх, целый день пробегал. Давайте-ка, хлопчики, за мной, посмотрим, что к чему и постараемся наладить бревно на старое место. Оно ведь целёхонько. Почти два часа в запасе, даже с половиной – управимся. А ты, родная моя, - обратился он к жене -  приготовь всё, что нужно,  в мою котомочку.
Лина встала и отправилась вслед за мужчинами: вдруг подавать какие инструменты надо или ещё что. Её взяли, и она не только не мешала, но ещё и помогала. Главное и самое важное её задание было следить за часами и при этом быть очень внимательной и обязательно уточнять у мамы – ошибиться нельзя – иначе подведёт отца! И она бегала туда-сюда. Мама сказала, что будет стучать в окно каждые тридцать минут. И она с напряжением ждала этого звука и каждый раз вздрагивала, услышав его. О, как быстро несётся время! Особенно, когда ты этого не хочешь! У Лины сердечко сжималось при мысли, что папа уходит на войну, где стреляют и убивают. Как это страшно! Зачем? Зачем?! Зачем люди убивают друг друга?! Папа был на одной войне. Теперь идёт на другую. Это ужасно. Но он не хочет идти. Ему не нужна война. А если бы все не захотели? И тогда её бы не было! Как всё просто. Но почему же не так? Значит – другие хотят. А они не боятся, что их убьют? У них что, нет детей? Лина кулачком протирала глаза, которые весь день были «на мокром месте» от всех её отчаянных мыслей  и от страха опять  потерять папу.
Мама успела стукнуть в окно  всего трижды. А потом вышла сама.
- Вась, всё. Хватит. Иди ополоснись да садись за стол. Потом ребята сами доделают. Сергея попрошу подсказать. Главное – поставили на место. А мы уж изнутри доделаем. Не маленькие – знаем.
Сопровождали папу до военкомата всей семьёй. Мальчишки несли его вещи и котомку. Лина держала его за руку с одной стороны, а мама – под руку с другой. Папа торопливо  давал последние наказы ребятам и жене и требовал от них честного слова, что они исполнят их.

27
Он очень переживал и опасался за них, оставляя в такое тяжёлое время. В свою очередь мама просила его не лезть на рожон и беречь себя и чаще писать, если будет почта, на что она очень надеется. Хлопцы обещали отцу заботиться о своих женщинах и всё самое трудное брать на свои мужские плечи. Говорили обо всём этом, а внутри всё дрожало и щемило до боли. У всех – одинаково: выдавали влажные глаза и прерывающийся от волнения голос. Но каждый старался сдерживать свои эмоции: то, отвернувшись, украдкой быстро протирали глаза, а то  тихонько откашливались, стараясь убрать мешающую дрожь. Или неловко и надуманно шутили, чтобы поднять всем настроение. Особенно уходящему на войну папе, который сейчас так храбро балагурил и посмеивался.
Улицы были заполнены разношёрстной, многоликой и разноголосой толпой, которая у военкомата, оставаясь такой же разномастной, уже скоро  превратилась в  чётко оформленную и широко шагающую колонну. Всё умеющее ходить население Парич сопровождало мужской строй, едва поспевая за ним. Дети умудрялись пролезть сквозь плотные ряды, пристраиваясь к своим.                                                                                       
Они бок о бок с дедами, отцами и братьями гордо  вышагивали по улицам  до самой окраины. А когда вышли на большую дорогу в Бобруйском направлении, прозвучала команда для провожающих – покинуть строй. Но прежде, чем исполнить её, все кинулись друг к другу со слезами, напутствиями и причитаниями, крепкими объятьями – не отцепить – и поцелуями, горше которых не было за всю жизнь. Прозвучала повторная, уже призывная, команда – колонна вздрогнула и двинулась вперёд, оставляя за собой самые близкие и родные души, родной дом, отчий край и всю свою, теперь довоенную, жизнь. Многие – навсегда. Но они ещё этого не знали. Они шли защищать всё это. И верили в победу. И в них тоже верили. В их победу. Провожавшие стояли в скорбном молчании, осеняя уходящую колонну крестообразными взмахами и шепча молитвы до  тех пор, пока  будущие воины и защитники  не исчезли из виду, навсегда врезаясь в память своих близких.
Лина тихо плакала и, прижимая пальчики к дрожащим губам, шептала:
- Боженька, миленький, помоги папе, пусть скорее вернётся домой. Пусть все вернутся.
Обратный путь к дому был долгий и печальный. Многие без конца  оборачивались и останавливались, пристально вглядываясь вдаль и непонятно чего ожидая.
Но чуда не случилось: превратившаяся в маленькую точку колонна растаяла. И многие провожающие дали волю слезам и отчаянию: горько рыдали, причитали. Никого и ничего не замечая вокруг. Горе стало общим, и каждый выплёскивал своё и всем сердцем понимал другого. Отдельная судьба каждого слилась в одну общую, одинаково проживаемую и потому понятную каждому и всем.
Возвращались в  враз осиротевшие дома, раздавленные неизвестностью о том, что их всех ждёт впереди,   ушедших и оставшихся.

28                          
Миллионы таких колонн из всех больших городов и малых городков, посёлков, сёл, деревень, местечек, станиц, аулов, хуторов и самых дальних сибирских глухоманей сливались в одну многомиллионную и многонациональную армию, как бесчисленное множество ручейков, ручьёв, речушек, речек и рек, несущихся  в своём русле до поры до времени, вдруг неожиданно меняя  направление,  встречаются, чтобы слиться в единый мощный водоём – безбрежное море-океан. Ох, и силища в нём! Всё может смыть на своём пути. А человеческое море - океан – и того сильнее. Духом своим. Правдой своей. Долгом и честью. Единым порывом.     
Идут и идут колонны. Со всех четырёх сторон. Надвигается сила несметная. Ещё нет ярости. Но она придёт. Обязательно. И будет сродни океанской стихии, сметающей всё на своём пути. Так должно быть. И так будет. Потому что это в нашу – мирную! – страну так по - подлому вторгся враг коварный и жестокий! Потому что это – справедливая война за ОТЕЧЕСТВО. СВЯЩЕННАЯ ВОЙНА! И силища эта воздаст вражине по заслугам! Возмездие  непременно наступит! И дух этот всеобщей народной ярости, и героический призыв «СТОЯТЬ НАСМЕРТЬ» предугадан был в главной песне века, которая прозвучала по всей стране уже на второй день войны –   Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!
В один из последующих дней  к Клаве забежала соседка. Она рассказала, что эвакуируются госучреждения. Вместе с начальством. Началась неразбериха и паника. Многие от страха и отчаяния бросились громить магазины и склады и запасаться впрок продовольствием.
- Клавочка, я прибежала сказать тебе, - закончила соседка своё тревожное сообщение, -  видала, как родственничек твой спрятал в вашем огороде что-то, вроде мешок тащил какой-то. А ну всё обойдётся, а потом выяснять будут, кто да что грабил?
- Да? Похоже, что это он о нас позаботился… -  весело ответила Клава и махнула рукой. - Ладно, пошли со мной. Грабить мы не умеем. Так возьмём то, что нам Бог послал, а родственничек принёс… только забыл нам сказать.
Мешок был большим и неподъёмным. Женщинам пришлось сильно постараться и приложить  большие усилия, чтобы дотащить его до сеней. В мешке оказалось пшено. Разделили его пополам с соседкой.
- Вот это да…- протянула Лина с восторгом, - надолго хватит. Мам, а можно я сбегаю до магазинов? Может, ещё повезёт?
- Да сидела бы ты дома в такое время, - не обрадовалась мама этой идее. – Не ровён час...
- Да чего не ровён? - воскликнула Лина.- Я быстренько. Одна нога здесь – другая там. Не бойся, мама.
Мама только рукой махнула, и девочка убежала.  Вернулась она на самом деле довольно быстро.
- Опоздала. Всё уже разобрали. Везде пусто – шаром покати. Вот только в игрушках что нашла. Взяла – всё равно в пыли валяются. Отмою и будут как новенькие. Смотри, какая посудка!

29
- А вот голова от куклы. Пришью её к моей тряпочной кукле и будет почти как настоящая. Здесь вот и дырки есть как раз.
Мама печально качала головой, поглядывая на принесённые игрушки каким-то рассеянным непонимающим взглядом, усилием воли пробиваясь из путаницы в голове в действительность. Всё происходившее в последние два дня с трудом воспринималось как реальность. Это было похоже на фильм, героями которого они вдруг стали. И это было тоже неправдоподобно. В голове всё смешалось. Она казалась не своей, а с чужого плеча, так как была непривычно тяжёлой от шевелящейся и разваливающейся кучи мыслей. Хотелось запустить туда пальцы и отладить всё, чтобы эти мысли текли в прошлом привычном нормальном русле. Но ничего не получалось. Не получалось взять себя за шкирку, встряхнуть как надо и прийти, наконец,   в себя и оказаться в настоящем, которое она никак не могла осознать.                                                                                                      
И только всплывающий в памяти возбуждённый рассказ дочери о самолёте с вражеским лётчиком и увиденные разрушения  после его налёта накануне заставляли время от времени воспринимать всё так, как оно есть на самом деле. Клаве иногда казалось, что она просто сходит с ума. Она сжимала распиравшуюся во все стороны голову обеими руками, чтобы та не лопнула или не разорвалась от этого напряжения.                                                     
Было так трудно входить в новую  реальность и перестать сопротивляться очевидному и, наконец, осознать: прежней жизни уже нет. Настали другие времена! Но надо надеяться, что не навсегда. Да, надо! Сразу же!
От постепенно приходящего осознания и ощущения нависшей над всеми угрозы войны  внутрь всего существа стал медленно и неотвратимо вползать   страх, холодный и липкий. В один миг всё раскололось на две части: «до войны» – «война»! И никто даже не мог предположить, что третья часть - «после войны» - придёт  почти через полторы тысячи дней и ночей, которые придётся проживать на грани между жизнью и смертью. Каждый день! Каждую минуту! Каждое мгновенье! Как хорошо, что это не дано  знать! Иначе миллионы сердец разорвались бы уже сейчас от одной только мысли, что в этой невиданной по масштабам и жертвам схватке со звериной ордой в человечьем обличье, вырвавшейся из самых мрачных глубин преисподней, придётся кипеть, как в адовом котле, почти  без малого четыре года! Эти новоявленные звери зальют кровью и покроют костями и пепелищами не только белорусскую землю. Безнаказанно сделав своё кровавое дело в Европе, они    всю свою мощь и изощрённое изуверство обрушат на весь советский народ. Осуществив грандиозное по своей подлости незаконное вторжение, умертвят десятки миллионов советских людей разных национальностей, сравняют с землёй десятки городов и сотни сёл и деревень.
Спустя  годы, человечество узнает правду и увидит ад на Земле. И содрогнётся от этой кровавой вакханалии! И  пронесёт память о том через года, через века, через тысячелетия! Через свои сердца!  Жаль, не все. И не везде.
В день объявления войны всеми владели непонятные, смешанные чувства. С одной стороны, это были растерянность, шок, испуг.

30


Продолжение  здесь