Продолжение

После создания продовольственных запасов семья приступала к заготовке дров на зиму. Здесь, конечно, самое важное и тяжёлое ложилось на плечи ребят, это мужицкое дело они освоили ещё при отце. Но и Лина с мамой не сидели в стороне, а старались помочь им. Каждый день они шли в ольшаник, рубили ветки, делали из них вязанки и на плечах несли домой. Однажды Лина попробовала отрубить ветку сама. Неожиданно отлетела щепка и задела левое веко: едва-едва успела прикрыть глаза. Прижав руку к пораненному глазу, Лина горько заплакала. Она плакала и от боли, и от обиды, и от непреходящей усталости, и от нескончаемой работы, которая в итоге лишь еле-еле помогала свести концы с концами:
- Боженька, милостивый,  помоги нам вернуть нашего папу… пожалуйста…
у нас с мамой нет уже никаких сил…просто нет сил…
Однажды мама принесла домой небольшой фанерный ящик. Это оказалась посылка из Москвы.
Когда летом тысяча девятьсот тридцать восьмого года папу арестовали, и мама ничего не смогла узнать про него в местном НКВД, она написала письмо в Минск депутату товарищу Киселёву и попросила его помочь ей разыскать  мужа, Липского Василия Петровича. Депутат ответил, что это не в его власти и помочь, к сожалению, ничем не может. Тогда она решила со своей просьбой обратиться к Крупской. Кто, кроме женщины, способен понять мать, у которой на руках остались четверо детей без отца-кормильца? Отправив письмо, на ответ она особо и не надеялась. Но Надежда Константиновна вскоре прислала письмо, в котором пообещала посодействовать в её запросе по мере своих сил и возможностей.
А теперь вот пришла и посылка от неё. Ребята окружили ящик и с интересом наблюдали, как мама и старший брат Миша возились с крышкой. В посылке оказались рубашки и штаны для мальчиков, которые ребята тут же примерили и остались очень довольными: отлично подошли всем.
Маленькая Лина с интересом следила за мамиными руками, справедливо полагая, что и ей чего - нибудь  обязательно перепадёт. Что это будет?
Тоже что-то из одежды?                                                                                                                                                                                                   
И когда мама вынула и развернула вещицу, оказавшуюся платьем, у девочки от избытка нахлынувших чувств глаза стали округляться, и она замерла, не в силах что-либо сказать. Пред ней возникло во всю свою красу шерстяное коричневое платье. В  складки! С круглым шёлковым воротничком нежного кремового цвета! А следом за платьем мама вынула… парусиновые туфельки! Они были с коричневыми прожилками, а задники и носики их были обтянуты коричневой кожей. Вот это да! Лина не могла оторвать восхищённого взгляда от этого неожиданно свалившегося на неё просто сказочного богатства. Ах, какое замечательное платьице! Ах, какие чудесные туфельки! Никогда в жизни у неё не было ничего подобного. Она осторожно приняла из рук улыбающейся мамы свои сокровища и, бережно прижав их к груди,  пошла переодеваться в свой уголок. Из зеркала на неё глянула хорошенькая улыбающаяся девочка в красивом наряде. Ах!

11
И она радостно рассмеялась. Светясь от лучезарной улыбки, она вышла перед всеми и сделала реверанс. Братья тоже заулыбались и захлопали в ладоши.
- О! – воскликнул Олег, – ты такая у нас красивая! Прямо настоящая артистка. Только маленькая.
- А я и хочу стать артисткой, когда вырасту.
И она закружилась по комнате, потом вдруг остановилась и серьёзно посмотрела на маму:
- Мама, а это всё папа прислал?                             
- Нет, детка, это не от него, - грустно вздохнула мама.                      
Перед сном, лёжа в постели, Лина перебирала в памяти весь эпизод с посылкой и пришла к выводу, что посылка всё-таки от папы. Кто ещё мог так точно подобрать одежду каждому из них? Но мама сказала, что не от него.
Может, он не смог переслать сам и попросил кого-то? Но потом она подумала, что если бы эту посылку послал он, то он бы не забыл про подарок
маме. А, может, у него не хватило денег? Утомлённая приятными волнениями и путаными размышлениями, она, наконец, заснула со счастливой улыбкой на лице.

Прошло чуть больше года. Стоял замечательный месяц август – « жнивень». Всего вдоволь: овощей, фруктов, ягод, грибов и всяких других плодов. Август, весь пропахший яблоками, свежим сеном, грибным запахом похлёбок, манящими запахами испечённых из нового урожая хлеба и пирогов со всякой всячиной. Все эти запахи, вобрав в себя ещё и огуречный, и густые ядрёные запахи чеснока и укропа из рассолов,  внедрившись в горячий разомлевший воздух, лениво расползались по всему местечку, такому же сомлевшему от  нещадного солнцепёка с самого раннего утра и с нетерпением ждущего освежающей ночной прохлады.
Август подходил к концу, завершая календарное лето, но на самом деле ничего не изменилось: лето всё ещё верховодило и не собиралось сдавать свои позиции: наоборот,  прихватывало чужие сроки, обещая ещё много тепла и солнца впереди. Было жарко. Иногда сильно парило. Окна и двери в сенки со двора и в хату не закрывались допоздна.                                     
Мама, Лина и братья сидели за столом и ужинали. Тёплый ветерок прогуливался по комнате и нежно шевелил занавески на открытых окнах, ластился к загорелым ногам, пробегал по потным спинам, перебирал волосы, выгоревшие за лето.                                                                                              
Ели молча, только стук ложек о чашки с овощной похлёбкой нарушал тишину. Вообще, когда теперь  собирались вместе там, где пустовало папино место, которое никто не занимал, пропадало всякое желание что-либо говорить, и как по команде мысли всех текли в одном направлении, прерываясь тяжёлыми вздохами, а чаще – слезами: как там папа? сыт ли? В тепле ли? Папа просто не выходил из головы у всех. Особенно скучала и тосковала по нему маленькая  Лина.
В центре стола возвышался чёрный чугунок с картошкой в мундире.

12
Рядом расположилась чашка с ярко-зелёными пупырчатыми огурцами и пучком зелёного лука.
Мама сидела спиной к двери и, когда ложки вдруг разом прекратили стучать, она подняла голову, настороженно  вглядываясь в застывшие удивлённые лица сидящих напротив детей, взоры которых были обращены на дверь. Она была настолько поглощена в свои мысли до этого, что не слышала никакого шума или движения: кто-то вошел, что ли?
Вдруг один из братьев, не отрывая  застывшего изумлённого взгляда от двери, открыл рот…помолчал…а потом изумлённо выдохнул:
- Аааааа…. Вот…вот и бааа...цька…                                                                
Оцепеневшие от удивления дети молча смотрели на дверь. Мама, напряжённо вглядываясь в ребячьи лица, замерла и передёрнула плечами от пробежавшей по телу быстрой морозной дрожи.
Дети, очнувшись, вдруг все разом вскочили со своих мест и с радостными возгласами бросились к возникшему в дверях отцу. Он, не в силах сдержать слёзы, обнял их, крепко прижал к себе, чмокая куда придётся. Мама, пришедшая, наконец, в себя, встала с места и  поспешила присоединиться ко всем. Они обнимали уже улыбающегося отца, крепко вцепившись в него, точно опасаясь, что он опять исчезнет. Так стояли они молча, все шестеро – самые близкие и родные на свете души – плача и смеясь сквозь слёзы. И сквозь долгие, невероятно тяжёлые дни ожидания. Говорить никто не мог: от первых же слов начинался очередной всеобщий потоп. Так что все просто вздыхали, хлюпали носами и смеялись.  Да и слова были ни к чему. Мама очнулась первой и, засмеявшись, радостно воскликнула:
- Ой, картошка уже остыла. Всем за стол!
- Сейчас, мои хорошие, только  после дороги отмою руки под нашим рукомойником, - весело ответил папа и залихватски продолжил:
- Э-э-э-х!!! А в баньке как я напарюсь! Так мечтал об этом…Ну, что? Пойдём, хлопцы, завтра?
Те радостно закивали головами.
- Ну, вот, отец, - сказала мама, когда он вернулся со двора. – Садись на своё место. Голодный, небось? Давай ешь…
Она поставила перед ним чашку ещё тёплой похлёбки.                            
- Ешь хорошенько… вот лепёшки из новой муки, огурчики, картошечка… всё свеженькое.
Отец взял огурец, откусил и, закрыв глаза от удовольствия, медленно, с наслаждением втянул его запах: аааххх! Выдохнул полной грудью, точно выпустил из себя часть чего-то лишнего, застрявшего внутри. Глубоко вздохнув в очередной раз, он потянулся к чугунку. Руки его всё ещё не могли успокоиться и дрожали. Рукавом несвежей рубахи он протирал красные глаза. Иногда он поднимал голову от еды и смущённо смотрел на всех. Отец был ужасно худым. Это про таких говорят – «кожа да кости». Он явно постарел: появилось много глубоких морщин и седых волос. В глубине его когда-то весёлых, с хитринкой, глаз затаилась печаль. Глаза стали не те, в какие-то мгновенья – почти  незнакомые.                                                  13                                                                                                                                           
В ответ на радостные  улыбки всех домашних улыбался он как-то не  до  конца. Точно разучился.
Когда отец поел, дети, не сводившие с него сияющих от любви глаз, подпёрли кулачками головы, всем своим видом давая понять, что они, как всегда, готовы слушать. Но спросить что-то раньше мамы они не решались. Мама, с глубоким сочувствием и состраданием вглядываясь в родные её сердцу черты, наконец, решилась задать самые главные вопросы:
- Тяжко тебе пришлось, Василь? Где ж ты столько времени пропадал? Далеко ли от нас?
Отец, глубоко втянув и тяжело, медленно выдохнув воздух, как-то непривычно сдержанно улыбнулся. Потом  немного помолчал и сказал каким-то неестественным, зажатым голосом:                                                
- Эх, милые вы мои, а кому нынче не тяжко… – и он опять замолчал. Затем грустно добавил, - а где я  был, там меня уже нет... И никогда вы меня о том не пытайте. Не обижайся, голубушка ты моя, так надо.
И он нежно погладил мамину руку, а она мягко провела обеими руками  по его волосам и согласно закивала головой.
И никогда больше она не заводила подобных разговоров. Так что никто в семье так и не узнал подробностей неожиданного исчезновения отца и такого же неожиданного его появления.
А спустя какое-то время, пришло письмо от  Надежды Константиновны Крупской, в котором она сообщала об освобождении отца (как удалось ей сделать это в то страшное время – одному   Богу известно). Клава написала ей ответ со словами благодарности.
- Ну, детки мои дорогие, - сказал папа, вставая из-за стола, - гляжу: уже носами клюёте. Давайте-ка спать. А мы с мамой  прогуляемся до Березины. Возьми, Клава, мыло, мочалку, что там ещё? А в баньку уж завтра наладимся.
Эх, знали бы вы, как скучал я по вам – нет таких слов, чтоб передать, - он приложил руку к сердцу.– Здесь так болело -  сил не было терпеть. День и ночь не отпускало… всё о вас всех думал. Уже не чаял и увидеть. Милые вы мои … -  И он снова и снова обнимал каждого, разглядывал и удивлялся, как дети вытянулись за время его отсутствия.
Мама быстро собрала нужные вещи, и они вышли, когда уже все ребятишки улеглись.
Перед сном Лина, как всегда, тихо прошептала свою молитву, в которой она благодарила Боженьку за папу. Засыпала она чрезвычайно довольной и счастливой: случилось ещё одно чудо, и они теперь снова все вместе.      
На другой день все ребята с утра опять тёрлись около отца и уговорили его сходить  вместе с ними на речку. Мама осталась готовить обед, а остальные, взяв подстилки, отправились к вечно манящей родной Березине – лучшей реке на всём белом свете! Так думал Василий, лёжа на зелёной траве, глядя в безоблачное чистое небо. Как хороши эти родные просторы! Оказалось, он любит их до боли в сердце.

14
Там, вдали от дома, он познал, что такое ностальгия. Ох, какая тоска… С ней просто невозможно жить. И сладу с ней нет никакого. Настырная. Прилипчивая как репей. Не успеешь загнать в угол – она тут же вылазит и цепляет…цепляет… сердце так щемит и ноет. Да так свербит и выворачивает нутро – завыл бы по-волчьи...
Эх! А где она сейчас, тоска эта зелёная, змея подколодная? Нет её! Будто и не было. Живи и радуйся! Вон сколько счастья вокруг!  Вот они, твои родные души, и родная сторонка тут! И нет в жизни большего счастья. Но только надо обязательно потерять, чтобы потом вцепиться и не отдавать.
- Папа! Папа! Смотри, - кричали по очереди сыновья, демонстрируя своё мастерство пловцов и ныряльщиков. Он помахал им рукой,  вскочил и с громкими криками и смехом, как когда-то пацаном, понёсся к ним в воду.
Лина с улыбкой наблюдала за мужским весельем и терпеливо ждала своей очереди, чтобы рассказать папе, как жила без него.                                  
У неё было чем поделиться. Он ведь не знает, что ей посчастливилось попасть в детский садик.
…Маме удалось пристроить её туда с помощью профсоюза. И это оказался самый счастливый и незабываемый период в её жизни.                                         
В садике ей  нравилось всё. Всё было по душе. И она всегда с удовольствием и радостной улыбкой открывала ранним утром заветную калитку, вливаясь в эту незнакомую, новую для неё жизнь. Прощаясь со всеми вечером, она всегда удивлялась: как быстро закончился день! О! Как ей здесь хорошо! Как ей повезло, что кому-то в голову пришла такая замечательная мысль о детсаде, о существовании которого она, конечно, знала, но не могла даже в самых смелых мечтах связать себя с ним! Такое счастье свалилось на неё! Кусочек настоящего детства! Она узнала другую жизнь: беззаботную и радостную. Ей нравились песочницы во дворе, где они строили  домики из песка, и беседки, где тоже играли или сидели все вместе, слушая свою воспитательницу, каждое слово которой было для впервые попавшей сюда девочки необыкновенно интересным и важным…
С реки возвращались бодрыми и радостными. Папа нёс на спине смеющуюся и поющую что-то  Лину, обхватившую руками его шею, а он держал её ноги. Перед ними бегали и дурачились хлопцы, догоняя друг друга. Было шумно и весело. Ах, как хорошо! Сколько мечтал он о жене, о детях, как хотелось пройтись по родному местечку! В неволи многое из прошлой жизни пересматривал и оценивал по-другому. Нужды хватило по самую макушку – это так. Но их когда-то трудная, полуголодная жизнь там казалась сказочно красивой, а их местечко – райским уголком.                                                  
Да так, наверное, и было на самом деле. Находилось оно в живописном месте: сразу за ним простирались поля и луга, а дальше начинались рощи, хвойные и смешанные леса, в которых было полным - полно грибов и ягод. У него были свои секретные места, куда он любил ходить один. Было дело, как-то в один из урожайных годов принёс почти две сотни одних только боровиков! Вот было удивление у Клавдии! Пришлось ей потрудиться! Зато в ту зиму грибной супец был частым гостем на столе!

15
Другие грибы он и не брал. Ребятишки приносили лисички, подобабки, рыжики. А вот запастись по осени опятами и груздями он им помогал.
А в Березине сколько рыбы: плотва, сом, щука, линь, краснопёрка и всякая другая – несть числа! Надо завтра с ребятнёй на рыбалочку сходить да тут же у реки костерок разложить и ушицей с дымком побаловаться!
А ягодные года?! Всё же усыпано ею. Ходи – бери, только успевай, не ленись. Голубика, черника, ежевика, земляника, малина, смородина – сушёные ли, в варенье ли – спасали холодной зимой, помогали от всяких хворей вместе с насушенными травами.
А выйдешь в поле или на луг – душа запоёт от такой нескончаемой красоты и буйства красок и запахов. Разноцветное колышущееся море без конца и края: незабудки, колокольчики, васильки, ромашки, кукушкины слёзки и ботики и ещё много-много других вносили свои неповторимые оттенки и запахи.
А улицы какие! Липы, яблони, сирень, черёмуха…                                        
Их божественные ароматы и соловьиные трели кружили голову не только юнцам. Нет дома без цветника. А ещё на каждой улице – общие колодцы. А водица какая вкусная! А у кого-то – и криницы … вода в них – чистый хрусталь, и кажется: дотронься  – зазвенит нежным мелодичным звоном. Да такая холодная, что невозможно пить сразу – так ломит зубы.
В самом местечке серьёзного промышленного производства не было. Стояла на окраине небольшая «цагельня», где производили кирпичи из глины. Ещё был маленький перерабатывающий цех: делали соки из местных овощей и фруктов, а ещё – патоку из картошки, сладкую как мёд… А в так называемой  «чесальне» чесали и пряли овечью и козью шерсть, катали мягкие валенки.     
Ещё был трикотажный цех, куда девчонки бегали выбирать для своих кукол выброшенные разного размера трикотажные лоскутки.
В центре и ближе к нему было всё необходимое для обычной жизни и соответствующие этому заведения: несколько школ, баня, почта, аптека, парикмахерские, кино, столовая и многое другое – всё, что нужно для уважающего себя городского посёлка. А имея статус районного центра, это древнейшее местечко к тому же вместило в себя всякие там современные «рай»: -комы, - исполком, - военкомат,- отделы милиции и НКВД и другие госучреждения, организующие и направляющие в нужное русло жизнь паричан, которая особо в этом не нуждалась и текла своим обычным, уже давно сложившимся ходом, спокойно и размеренно: шума, драк, хулиганства не было. Каждый занимался своим делом. Ребятишки много помогали по хозяйству. А всё свободное время проводили на улице. Всегда у них были интересные общие игры и забавы в любое время года и в любую погоду. Летом – лапта, салочки, кости, битки, классики, разные игры с мячом, с начерченным на земле кругом, фанты и много других. Зимой – игры в снежки, снежные крепости и сражение, но это если  много снега, катание на самодельных санках и коньках. Во всех уличных играх принимали участие, как дети разных возрастов, так и уже взрослеющие хлопцы и девчата. Всем было интересно. Задор и веселие  были общими и имели такую притягательную силу: игрища эти все очень ждали.

16
И самым большим наказанием был родительский запрет на выход из дома за какой-то проступок. Да и то их строгости хватало на несколько минут. Сами когда-то были детьми – понимали. Особенно, если игрища приходились на такие большие праздники как рождество, крещение, масленицу и другие – тут уж совсем обидно просидеть в хате, когда весь честной народ празднует и веселится.                                                          
Василий вспомнил, как девчата ворожили на святках, а они, парни, потом выпытывали у них так, « про между прочим», что там они нагадали. Что за женихов увидели. Но те как воды в рот набрали: ни гу-гу. Потом уже после женитьбы он узнал много интересного – повеселился от души.
В любое время года двери хат в местечке не запирались до самой ночи, и зачастую жители соседних селений, приезжавшие в райцентр и не успевшие уехать домой вовремя, могли постучать в любую дверь и найти там приветливый приют и надёжный ночлег, даже если хозяевам самим тесно: всегда найдут, где пристроить.                                                                         
Не в ночь же гнать запоздалого путника! А ну-ка, представь себя на его месте – лучше  уж на полу или на сеновале, чем ночью в поле.
После недавно пережитого вспоминалось Василию только хорошее, всё другое – забылось. Вот кинул он камень в речку, пока были круги – видел, а прошли – не вспомнил, где и были: исчезли  в большой воде – в  воду канули. Ну, и шут с ними! Хорошего всегда больше. Только не ценим мы его вовремя. Эх, да что ж мы такие есть?! Куда бежим-торопимся? Походя обижаем, не понимаем. И кого? – Чаще всегокак раз самых близких на всём белом свете!!! Вот и он, наверное, мало баловал и ласкал своих. А без них ведь не смог: чуть не помер от тоски…
Попарившись, наконец, в бане и порыбачив от души, пошёл Василий на второй  день на прежнюю свою  работу в воднотранспортном тресте узнать, как ему быть, возьмут ли его назад, ведь столько лет трудился здесь: всё уже знает и умеет. Но бывший его начальник только развёл руками:
- Василий, ну ты же сам понимаешь… Как говорится, свято место…ведь не на неделю-две ты ушёл, а как нам быть? Конечно, взяли человека, не выгонять же его теперь…Эх, - он сочувственно задумался, точно перебирая что-то в памяти, - и знаешь, ничего ведь свободного нет пока. Но я буду иметь в виду, так и знай. Заходи.
И он занялся бумажками, давая понять, что разговор окончен. Василий вышел, не попрощавшись.
Сел на скамейку и закурил, чтобы быстрее прийти в себя. Он был неприятно удивлён и обижен: вроде всегда между ними были хорошие отношения, а тут  – официальный тон, ни о чём не расспросил, никаких эмоций, когда увидел, и руки не подал… Вот так.  Ну, да ладно. Мест много – обойду, подумал он.
Но все его ежедневные походы заканчивались одинаково. Он уже всё понял, но продолжал ходить по инерции.
Чуткая Лина видела, что с каждым днём папа становился всё печальнее и печальнее, часто хмурился и почти не улыбался и не баловался с ребятами. Все старались в свою очередь не докучать ему.

17
Все уже знали и очень переживали, что папа не может найти работу. В конце концов он решил, что продолжит искать, а пока пойдёт подрабатывать по зажиточным подворьям: надо же кормить семью, и так без него намучились. Он пилил и колол дрова, что-то ремонтировал или строил, копал картошку и делал любую другую работу, которая находилась. Благо, предложений и заказов было много. И папа многое умел. Рассчитывались с ним кто чем: чаще – продуктами, реже – деньгами. Семье стало заметно легче.
Однажды папа пришёл с работы поздно: дети уже легли, но ещё не спали. Он вывалил на стол заработанное за день - кульки и деньги - и смущённо добавил:
- Прости, мать, сегодня я немного того… самую малость… на посошок налили. Целый день отказывался, а тут с устатку, да и от обиды…хожу как батрак.          
Мама быстро собрала лёгкий ужин и молча поставила на стол, не желая заводить разговор, чтобы не мешать детям.                                                  
Папа понял это по-своему и миролюбиво, тихо заговорил:                                                                           
- Эх, Клашечка ты моя дорогая, не кори меня, милая. Скоро заберут меня…на войну…да - да…Опять с этим поганым  германцем… Но на этот раз я уже не вернусь к вам – сложу свою буйну головушку… Ничего доброго в жизни не видел. Так не брани меня, мать… Потом жалеть будешь.
И мама, испуганно махая на него рукой, замирала от страха, прижимая руку к сердцу, точно хотела его усмирить:
- Типун тебе, Василий, на язык, не болтай что попадя.
Дети тоже затихали, слушая такие разговоры. Лине становилось как-то не по себе.
В марте сорокового года Лине исполнилось восемь лет, и встал вопрос о школе. Родители часто обсуждали, в какую школу её отдать. Ей было всё равно. Главное, чтобы её научили читать и писать. А какая разница, где этому учиться? Поэтому особо к разговорам взрослых она не прислушивалась. Школ было несколько. Остановились на русской, решив, что дочь должна хорошо выучить русский язык, чтобы в будущем она смогла учиться дальше и получить хорошее образование и профессию. Сравнивая себя и сестёр, Клава понимала, что неучам в жизни приходится туго, а дочери она хотела более счастливой доли в этом плане.
Как часто благие намерения ведут не туда, куда планируешь! Потом за них в будущем можно не раз услышать несправедливые – а ведь хотелось как лучше! –  упрёки и пролить немало слёз, не угадав в самом начале с выбором. В этой выбранной родителями школе учились дети из зажиточных семей и дети местечковой интеллигенции. Мама, конечно, и представить не могла, каково тут будет девочке из бедной семьи. Сообщество сытых и ухоженных отпрысков местного   высшего общества – не лучшее место для такого ребёнка: хлебнёт по полной. Всё время чувствовать себя неравным, зажатым и униженным – большое испытание для детской психики, не каждый вынесет.

18
Неприятные переживания, которых в её прежней жизни не было, начались практически с первых дней. Счастливая в своём новом красивом платье –  не хуже, чем у других! –  и в замечательных туфлях, первоклассница пребывала в отличном настроении, с доброжелательной, искренней  улыбкой оглядывая всё вокруг и знакомясь со своей будущей учительницей и одноклассницами (школа была женской).
Но вскоре  она заметила, как стеснялась и тушевалась мама, когда к ней обращались, и какими оценивающими взглядами расфуфыренные дамы, многие – в этаких модных шляпках, окидывали её скромный наряд и ситцевый платочек на голове.
А на следующий день по дороге в школу, проходя мимо группы одноклассниц, идущих с настоящими портфелями и ранцами, девочка уже услышала фразу «как корове седло» и поняла, что это про неё. Наверное, это про её торбу. Мама сшила её из разноцветных суконных лоскутов,  и она показалась ей очень красивой по сравнению с папиной. Но сравнение с портфелями одноклассниц она, конечно, не выдерживала. Да это она и сама почувствовала: торба, конечно, никак не подходит к её красивому наряду. Портфель – куда лучше! Но что за дело этим маленьким сплетницам рассуждать о ней и об её торбе? Ходила с ней и будет ходить! Воображалы! А что бы было,  если бы не это красивенькое  платьице?  Уж с ног до головы  обсудили бы! Из-за одной только торбы ишь, как раскудахтались. Принцессы нашлись!
Ходить в школу ей уже расхотелось. Но и просить родителей купить ей портфель, как у всех, она не хотела: папа и так сильно переживает, что не может найти работу.
С унынием она представляла реакцию этих маленьких модниц на её старенькое, перешитое из мальчикового, пальто. Куда ему против их нарядов! И теперь она первым делом стала замедлять шаг и еле плелась, чтобы не обгонять своих насмешниц, если видела их впереди. А потом придумала и вовсе простой способ: чтобы не быть под прицелом оценивающих насмешливых глаз – приходила в класс самая первая.
На переменах во всём верховодила эта небольшая группа учениц. Они определяли всё в классе: что и кому можно и нельзя, кого брать в игры, с кем дружить. Лину они сразу вычеркнули из своего списка – не ровня им! Она сильно и не переживала и никогда не заискивала перед ними, как некоторые девочки, всегда готовые  услужить. На перемене она либо оставалась сидеть за своей партой, либо уходила в укромный уголок школьного коридора, куда её недоброжелательницы всё равно добирались, играя в догонялки. И они, конечно, не могли упустить момента, чтобы не щипнуть или не  толкнуть её.
Ещё Лина не любила большую перемену, когда все доставали из своих портфелей принесённые из дома завтраки. У неё никогда не было с собой завтрака. Что ей было брать? Суп или кашу, которыми мама кормила с утра всех своих четверых учеников? Она всегда заставляла их съедать всё, чтобы быть уверенной, что до обеда не проголодаются. « Голодно брюхо –  к ученью глухо », поясняла она.

19
И Лина спокойно бы и легко обошлась без всяких перекусов до обеда дома, если бы не аппетитные запахи и жующие лица вокруг. Она обычно после урока перед большой переменой выходила в коридор и с нетерпением ждала её конца. А когда оставалась в классе, начинала сосредоточенно возиться с учебниками и тетрадками. Её постоянные обидчицы и тут делали всё возможное, чтобы подразнить её, и кривлялись перед ней, весело чавкая. Она же сидела с совершенно спокойным видом и не обращала никакого внимания на их глупые ужимки.
Конечно, не все дети в классе были бессердечными. Большинство просто были равнодушны к ней: они никогда никого не обижали, но и не заступались за обижаемых. Они не общались ни с ней, ни с её обидчицами. Подружек в классе у неё не было.
Но было в школе место, которое однажды стало её любимым островком в этом бурлящем море детских страстей, игр, проказ, козней, шуток, розыгрышей, развлечений, порой по-детски милых и наивных, а порой не по-детски грубых и злых.                                                                                      
Этот тихий добрый уголок скрадывал её безрадостную школьную жизнь и уводил в совершенно иной мир, неведомый и притягательный. Это был волшебный мир книг, а спасительным островком – библиотека. Она находилась в небольшой комнате с несколькими шкафами, плотно набитыми книгами. Когда Лина хорошо прочитала рассказ из учебника, учительница разрешила ей записаться в школьную библиотеку. Девочка отправилась туда в тот же день. Затаив дыхание, она робко переступила заветный порог. Сердечко её билось точно пойманная птичка в силке: она не знала, как вести себя здесь и боялась что-то сказать или сделать не так. Но страхи её оказались совершенно напрасными. В этой чистой и тёплой комнатке хозяйничала спокойная немолодая женщина с приятным лицом и  добрыми усталыми глазами. И это место стало для маленькой девочки надёжным убежищем, где быстро забывались все огорчения и обиды,  и чувство голода тоже исчезало, когда она осторожно принимала очередную книжку в свои руки и бережно прижимала её к груди, точно хрупкую бьющуюся вещь. С нетерпением ожидала она сокровенного момента, когда, уединившись и полностью отключившись от всего окружающего, она благоговейно откроет первую страницу и погрузится в неведомый и удивительный мир и в его тайны. Каждый раз, когда девочка сдавала книгу, библиотекарь обязательно расспрашивала её о прочитанном и помогала выбрать новую. Лина просила сказки и рассказы о животных. И ещё – о маленьких детях, таких же, как она. Книги она буквально, как говорится, проглатывала, с трудом отрываясь для уроков и домашних дел. Часто горько плакала над несчастными судьбами своих героев. Она умела сочувствовать, сопереживать и жалеть всем сердцем. Где истоки этой вселенской сопричастности и сострадания? Ведь в одних они есть, а в других и не просыпались! Кто учит этому? В семье? Или это божий дар? Или это приходит через свои собственные познания и страдания?  Маленькая девочка узнавала мир, пропуская его не столько через голову, сколько через своё сердце.                                                                20

Продолжение   здесь