Воспоминания. Zeldovich Ita.

Zeldovich, Ita

Я родилась в Белоруссии, местечке Паричи, недалеко от города Бобруйска 29 июля 1920 года. Мой отец был фермером. До революции мой отец и его брат арендовали 3 гектара земли, потому что евреи не могли иметь землю в собственности. После революции 1917 года мой отец и его брат стали собственниками этой земли. У каждого из братьев было шестеро детей. Моя старшая сестра родилась в 1912 года, а самый младший брат родился в 1924 году. Моя мама очень старалась чтобы все дети имели хорошее образование.
В 30-е годы отца и дядю заставили идти в колхоз. Выжить в колхозе в эти годы было очень тяжело. Наше счастье в том, что до того как отец пошел работать в колхоз у нас был большой дом и сад. Мы выжили благодаря этому саду и могли жить и не голодать.

Старшая сестра вышла рано замуж, а вторая сестра поступила в Минский медицинский институт. Поскольку родители не могли помогать ей материально, она там устроилась работать секретарем-машинисткой. Одновременно работала и училась.  Закончила она медицинский институт в 1939 году. В институте она вышла замуж за студента и поехали они работать домой, там где жили родители. Отец к этому времени вышел из колхоза. Мама оставалась дома, домашней хозяйкой. Через 2 года мой брат тоже поступил в тот же Медицинский институт и тоже одновременно учился и работал. Он любил писать, а при институте была газета и он там работал и получал некоторую сумму денег. Я сама, когда отец был в колхозе, начиная с 8 лет уже должна была работать в колхозе. Я очень завидовала тем детям, которые могли поехать в пионерские лагеря,  а мы должны были летом работать. Мы обрабатывали помидоры и табак. Это была так называемая детская работа. У нас на день была определенная норма и мы должны были ее выполнить. Зимой мы учились в школе. Когда я закончила 10 классов я тоже поехала и поступила в Медицинский институт. Когда сестра была на 5 курсе, брат был на 3, а я была на 1. У меня девичья фамилия Китайчик и когда мы шли по институту  говорили: «Вон китайцы идут».
В 1941 году брат был на последнем 5 курсе. Выпускникам всем сказали, что их не отпустят домой, их сразу забирают в армию. Говорили что война не избежна, чувствовалось что что-то такое страшное надвигается. Но нам говорили одно: мы будем воевать на чужой территории и ни кусочка земли мы не отдадим врагу. И мы так были уверены, что нам ничего не угрожает! Получилось так, что отец приехал к нам в Минск за 2 дня до войны. У сестры в Паричах уже был маленький ребенок, поехать папе вместе с мамой было не возможно и дома решили так, что сначала поедет папа мой, он увидиться с сыном день-два, потом он уедет домой и приедет мама. Но получилось так, что отец приехал и на второй день объявили, что началась война. Сразу же сказали что выезд из города запрещен, иначе все бросятся к железной дороге, чтобы как нибудь уехать и поэтому сказали, чтобы к железно-дорожному вокзалу не приходили. 22 июня объявили войну, в городе начались бомбежки, но в первые 2 дня не очень сильные. 24 июня уже часов в 11 мы с отцом и племянником (В Минске жила моя старшая сестра с мужем и ребенком, которому было уже 7 лет, он должен был пойти в школу) решили пойти в центр города. Когда мы пришли в центр города, я подняла вверх глаза, а там было все темно кругом, как будто птицы закрыли все небо. Началась бомбежка. Мы с отцом и племянником забежали в арку и переждали бомбежку. Там уже было полно раненных и поскольку мы были совсем не далеко от того места, где работает сестра моя и зять, то мы к ним зашли. Они нам даже удивились. Они беспокоились и звонили домой узнать стоит ли дом на месте и не случилось ли что. Мы вместе пошли домой пешком, потому что трамваи уже не могли ходить, так как рельсы были разбиты, но никто еще не думал о том, что мы уйдем. Мы пришли домой, а бомбежки не прекращаются. Самолеты улетают, а потом через два часа снова возвращаются и опять бомбят. Они опускались низко и растреливали убегающих людей. Так они издевались. Отец сказал, что делать ему тут нечего и он пойдет домой пешком. Я ему говорю: «Папа, я с тобой тоже пойду. У меня остался один экзамен по фармакаллогии, я осенью приеду и сдам и буду продолжать учебу». Мы даже не думали что что-то такое будет. Тогда сестра попросила взять с собой Марка, племянника. Она сказала, что там где живут родители, бомбить не будут, а она и ее муж пойдут завтра на работу. Тогда было так, что работу нельзя было пропускать и даже если ты опоздаешь на 5 минут, то тебя могут отдать под суд. Тогда это было очень строго. Когда мы уже собрались идти, тогда было жарко. Что взять с собой? Я помню как сейчас, мы взяли хлеб, печенье, воду и с кровати стянули одеяло, чтобы было на что сесть в лесу и пошли. А сестра говорит мужу: «Давай мы пойдем вместе с ними, чтобы знать что они вышли из города и их не убили. Мы переночуем все в лесу, рано утром вернемся на работу, а они пойдут дальше». Так они решили и пошли. Сестра моя всегда носила туфли на очень высоком каблуке, она была даже ниже меня немножко. Так она пошла в бархатных домашних туфельках провожать нас. По дороге мы поняли, что Минск «уходит» и нечего думать о том, чтобы завтра вернуться на работу. Народу было много, кто на машинах, кто как. Тогда зять сказал, что он хочет вернуться и взять с собой что-нибудь из вещей. С собой у них были только документы. У меня лично с собой был паспорт и комсомольский билет. Паспорт был с собой потому, что меня могли остановить, кто я такая, а комсомольский билет надо было иметь при себе все время. Все остальное, включая зачетную книжку, оставалось в общежитии. Зять хотел вернуться, но мы ему стали говорить, что мы же идем домой, там сестра живет с мужем и мы там найдем все что нужно (одежду и все остальное). Мы ведь пошли в чем стояли, только в том, что было одето на нас. Мы его уговорили и он не вернулся, а так не знаю, что и было бы с нами. Мы пешком, на третьи сутки, дошли почти до Бобруйска. Нам осталось 50 километров дойти до дома. Племянника мы иногда по очереди носили на плечах; вещей у нас при себе не было, так что идти было легко. Когда мы пришли в Бобруйск, там все вокруг взрывалось; мы решили что там уже немцы в городе. Поскольку мы были рядом с рекой Березина и там стояла лодка, мы переплыли на лодке на другой берег и побежали куда глаза глядят, главное подальше от взрывов. Мы были уверены, что там немцы и домой мы уже не пошли, а свернули в другую сторону. Мы все шли пешком, иногда ночью нас пускали в дом переночевать. Некоторые не пускали в дом, боялись что их разворуют. Некоторые кричали вслед: «Вот евреи бегут». Я помню, мы пришли в город Быхов. Там увидели, что люди там живут тихо и спокойно, как будто ничего не происходит. Мы там переночевали, а зять так как он был военнообязанный, заходил в каждый военный пункт чтобы зарегистрироваться. Он пришел в Быхове в один из таких пунктов. Так как по специальности он финансист (в Минске от работал ревизором) его попросили составить ведомость на зарплату. Он согласился. Тогда его спросили с кем он здесь. Он сказал, что он с женой с ребенком, с сестрой и отцом жены. Ему сказали, что в армию его взять не могут, потому что у него высшее образование и он не аттестован. Как рядового его взять также не могут, а аттестацию делать не кому и времени нет. Ему сказали забрать семью и уходить из города, потому что через 2 часа будут взрывать мост через Днепр и возможности уйти не будет. И мы снова пошли пешком. На 10-е сутки мы дошли до станции Кричев. Ноги уже не шли. На станции стояли открытые платформы и мы сели в них, подумав что куда-нибудь нас повезут. И в самом деле нас повезли и привезли в эвакуационный пункт какой-то. Там нас накормили и сказали что надо собирать урожай. Нас послали в какую-то деревню, точно не помню куда. Кажется это было не далеко от Ростова-на-Дону. Мы утром вставали, шли в поле работать, вечером возвращались, а за это нам давали немного хлеба и молоко. Там мы работали дней 10. Моя сестра пошла в какую-то организацию, чтобы спросить что же нам делать дальше. Время шло к зиме, а у нас ничего не было. То, что было на нас надето уже истрепалось. Женщина, которая там работала, посмотрела на фотографию в паспорте сестры и прослезилась,  потому что с фотографии смотрел совсем другой человек (так сильно мы изменились за эти несколько недель). Женщина сказала что задерживать нас никто не будет; если мы хотим уйти, мы можем уйти. Мы решили идти дальше. Мы зашли в районный центр, пошли к железной дороге. Денег на билеты у нас не было. Нам удалось продать часы зятя и мы купили билеты на ближайшую станцию. Мы зашли в поезд; это был почтовый поезд, который шел с военными до Москвы. Нам было все равно куда ехать. Связи с родными не было. Письма мы по почте посылали, но по всей вероятности они не дошли. О родных мы ничего не знали. В поезде было очень много военных и они нас кормили. В Воронеже нас высадили так как у нас не было билетов. Зять снова пошел в военкомат (army recruitment agency). Его снова не взяли в армию, так как рядовым взять не могли, а на офицера он не прошел аттестацию. Его направили на работу ревизором в город Острогорск, Воронежской области. Ему дали деньги оплатить переезд всей семьи и мы поехали в Острогорск.
Когда мы садились в поезд в Острогорске мы на станции случайно встретили родственника, который знал что брат мой, который перед войной закончил институт, погиб. Он получил диплом и вместе с другими ребятами направился в Москву. В Москве у меня жил дядя, и брат у него остановился. Там всех бывших студентов собрали и сформировали медицинский поезд. В документах брат указал адрес дяди. И когда мы встретили родственника, он знал о том, что брат погиб 5 августа 1941 под городом Великие Луки Калининской области. В брата попала пуля на одной из остановок; он был ранен в живот и он очень быстро скончался. О его смерти знали я и моя сестра, а папа не знал. Он считал, что брат врач, он не воюет с винтовкой и значит он жив.

В Острогорске мы сняли комнату, зять пошел работать ревизором. В паспорте у меня стояла печать, что я проживала в общежитии медицинского института с 1938 году; в комсомольском билете было видно, что я 3 года платила комсомольские взносы как студентка. Меня послали работать медсестрой в детский дом для умственно-отсталых детей. Там мне выдали ботинки, нижнее белье и 3 метра ситца, чтобы я пошила себе платье, потому что мое все сносилось. Мы с сестрой вручную пошили мне платье. Сестра оставалась дома, мы смогли купить немного ситца и ваты и пошили себе большое одеяло, чтобы было чем укрыться. Там еще продавались вещи, которые оставляли солдаты. Мы кое-что купили за очень низкую цену; из рукавов от свитеров мы делали себе гетры, чтобы было теплее ногам. Так мы проработали в Острогорске месяца 3 до тех пор, пока немцы не стали подходить близко к Острогорску. У зятя на работе некоторые люди записывались в партизанские отряды, он тоже хотел записаться, но ему сказали что у него здесь семья, ему надо взять семью и уезжать. Мы собрались, у нас уже было одеяло и мы пошли на станцию, чтобы эвакуироваться дальше в тыл. Мы хотели поехать в Ташкент, потому что там тепло. Когда приходили поезда с теплушками, которые вывозили людей, не было известно куда какой эшелон идет. А еще у нас же большая семья и надо было место на всех, чтобы было где-то сесть. И вдруг подошел какой-то эшелон, в котором были места и мы в него влезли. Когда мы расспросили людей, оказалось что в эшелоне находятся русские немцы из Поволжья, которые проживали в Энгельсе. Их боялись там оставлять (вдруг они будут помогать немцам из Германии) и решили эвакуировать. Им сказали, чтобы в течении 24 часов они собрались и поехали. Поэтому в эшелоне были пустые места. У них было кое-что из еды, а у нас ничего не было. Я помню этот эшелон останавливался в степи, не на станциях. На полях была еще не убранная сахарная свекла, мы бегали брали сахарную свеклу, варили и этим питались. Я не помню сколько мы ехали в этом эшелоне. Наконец мы приехали в город Караганда. Когда мы ехали, мы не знали куда поезд идет. В Караганде мы вышли, а поволжские немцы поехали дальше. Их оказывается вывозили в Казахстан. Они не имели права выходить из поезда. Зять снова пошел в военкомат, потому что его могли признать дизертиром, а это страшное дело. У него снова посмотрели документы и сказали тоже самое, что говорили в предыдущих пунктах, что он не аттестован и на фронт его взять не могут и направили в город Балхаш ревизором. Я верю что есть бог на свете, потому что без него мы бы погибли. Мы были совершенно голые, у нас ничего не было,  но нам везло. Зятю дали направление в город Балхаш, Казахстан, выдали билеты на всю семью. Нас там встретили и дали в бараке комнату. Когда пришел кто-то с работы зятя проверить как мы устроились, мы показали ему комнату. Он спросил: «А где же ваши вещи». Мы показали ему на узелок с нашим одеялом. Тогда нам принесли железные кровати на каждого, тюфяки, одеяла и все остальное. Мы этому были очень рады. Племянник в школу не пошел, потому что одеть было нечего, чтобы идти в школу да и пропустил он очень много. Отец тоже остался дома. Сестра устроилась работать на молочной кухне, а меня взяли работать медсестрой в больнице. Больница была не далеко. Зимой я буквально бежала туда, поскольку у меня не было никакой одежды (теплой). В Балхаше зимой холодно. Иногда я работала 24 часа, потому что смены не было, иногда 36 часов. Там я работала приблизительно около 2х лет. В одной газете я увидела объявление, что Белорусский медицинский институт возобнавляет свою работу в городе Ярославле. Я туда написала письмо, объяснила что у меня с собой только есть паспорт и комсомольский билет, зачетной книжки у меня нет и могут ли они меня вызвать на учебу. В то время нельзя было никуда поехать, если у тебя нет вызова. Я вскоре получила от них письмо, в котором было сказано, чтобы я ждала официального вызова. Я работала в детской больнице. Были там палаты для больных воспалением легких, другая палата с желудочно-кишечными больными, палата где лежали дети с брюшным тифом. Ночью каждая медсестра обслуживала несколько разных палат. По ночам я работала и в брюшно-тифозной палате. Я получила вызов, поехала, по дороге пассажиры рассказывали о том, где и как убивали евреев. А у меня там остались мама, сестра с мужем и ребенком, младший брат и я всю дорогу проплакала. Когда я приехала в Москву, мне там надо было сделать пересадку на другой поезд на Ярославском вокзале. Когда я приехала, я почуствовала, что у меня уже есть температура. Я подумала, что в медпункт я не пойду, потому что меня могут отсадить, а я должна добраться до Ярославля. Когда я пришла на Ярославский вокзал, я встретила еще двух  студентов, с которыми раньше училась и которые ехали в тот же институт. Мы вместе приехали в Ярославль, я получила место в общежитии, пошла в душ и оставила дверь открытую, потому что я думала что могу упасть и потерять сознание. Я вымылась, пришла в комнату легла и больше встать не могла. На следующий день пришел профессор, я ему сказала что у меня был контакт с больными брюшным тифом. Он сказал, что у меня брюшной тиф и меня отправили в больницу. Там меня обстригли. Я не помню сколько временя я пролежала в больнице: месяц или больше. Потом меня выписали и я продолжала учиться. Я слушала лекции с большим удовольствием. К тому времени Беларуссию стали освобождать. В Витебской области, где раньше были партизанские отряды, уже стояла Советская Армия. Там население болело сыпным тифом и очень боялись, что солдаты заразяться. Было решено студентов Белорусского медицинского института зимой после сессии послать в Белоруссию на борьбу с сыпным тифом. Меня могли оставить, потому что я недавно сильно болела. Но я не хотела одна оставаться и поехала со всеми. Мы приехали в Москву. Мы там были недели 2, нам там делали прививки от всех болезней. Там нам выдали одежду: фуфайки, ботинки, носки и мы поехали в Белоруссию. Когда мы ехали, было очень страшно смотреть вокруг: вместо деревень стояли только печки и трубы. Больше ничего. Я помню мы заехали в город Невиль. Это был пустой город, никого совершенно. Там все было разрушено, на улице увидели только одну кошку и больше ничего. Нас повезли по деревням. Немцы были всюду. Там где я находилась с подругой, немцы от нас находились в 3х километрах. Когда мы ходили с одной деревни в другую, попадали под артилерийские обстрелы. А когда ходили по лесу, слышно было как пули свистали кругом. Но нам надо было ходить и мы ходили. Мы заходили в деревни, искали больных людей и отправляли их в отдельные деревенские дома, в которых стояли железные койки и там находились все больные. С нашего курса заболела только одна девочка. Пока мы там жили, она поправилась и вместе с нами вернулась в Ярославль. Мы были в Белорусси примерно 3-4 недели. Мы вернулись в Ярославль и продолжали учиться. Нам постоянно хотелось кушать. До войны, во время сессии, мы всегда забывали о еде. Я говорила моей подружке, что когда начнется сессия мы не будет хотеть кушать, потому что будет некогда. Но нам все равно так кушать хотелось! Я перешла на 5 курс и во время летних каникул я поехала в Балхаш к отцу и сестре. Меня уговорили остаться в больнице, предложили мне работать врачом, потому что врачей там не хватало. Мне сказали, что я смогу вернуться и закончить институт, когда война закончится и институт вернется в Минск. Поэтому День Победы 9 мая я встретила в Балхаше. Потом я поехала в Минск заканчивать институт, который я закончила в 1946. До окончания института, 5 марта я вышла замуж. Муж был инвалидом войны и я осталась работать в Минске.

Когда я жила в Балхаше я знала что у мамы есть родственники в Америке.
Нас тоже звали туда в свое время, но отец не хотел ехать. Не хотел оставлять дом и хозяйство. До 1933-1934 года мы с ними переписывались, а потом было очень страшно писать, потому что могли вызвать и задавать много вопросов. Но у дяди был очень легко запоминающийся адрес и  я помнила адрес и написала ему письмо. Я написала, что мама погибла, и попросила его прислать фотографию мамы, потому что у нас никаких фотографий не осталось. Родственники послали фотографию не в Балхаш, а в Паричи. Это семейная фотография; мне там был 1 год и я сижу у папы на руках и там вся остальная наша семья и мамина отдельная фотография. Когда я приехала в Минск, я написала в Паричи. Мне оттуда ответили,что нам пришли фотографии из Америки и есть письма от младшего брата. Он остался в живых. Когда немцы окупировали, они заставляли ребят чистить конюшни, а мой брат был переводчиком, потому что он разговаривал на Идиш, а Идиш и немецкий похожие языки. Когда у него спросили или он еврей, он ответил утвердительно. Тогда ему немец сказал, что его и всех евреев убъют. Но в начале войны немцы еще не убивали всех евреев подряд. Ребята, которые чистили конюшни, решили уйти от немцев и пришли туда, где стояла Советская Армия приблизительно за 10-15 километров от местечка.  У них отобрали документы и отправили обратно, в разведку, чтобы посмотреть как вооружены немцы. И они пошли. Брат был дома, он потом рассказывал, что мама ему сказала: «Куда ты пойдешь, тебя же убъют». А брат ответил, что ему надо вернуться и забрать свои документы. Когда они вернулись туда где раньше находилась Красная Армия, там уже никого не было. Так без документов они пошли дальше. Их сажали в тюрьму без документов. Брат говорил, что им даже было спокойнее в тюрьме. Есть крыша над головой и кормят. Потом разобрались и ребят отправили учиться в училище. Он получил специальность сталевара и послали работать в город Златоуст. У него был временный паспорт. Брат тоже просился в армию много раз, но его не брали, может потому что не знали кто он такой. Он всю войну проработал в Златоусте и когда Паричи освободили он стал туда писать. Он знал о том, что мы живы. Там мы и встретились. Брат нам рассказал что случилось с нашими родственниками. У них была лошадь с подводой, они все погрузили на подводу, отъехали километров 8 или 10 и им сказали, что немцев погнали и они вернулись обратно, потому что зять был заведующий больницой, сестра тоже врач. Они оставили больных, а там уже были и раненные. Но потом вернулись и так и остались. Маму вместе с ребенком и мужем сестры вместе с другими  повели за местечко и заставили сначала рыть яму, а потом на краю ямы их расстреляли и они в эту яму падали. А сестру немцы еще задержали. Чтобы она еще работала врачом. Мужа как мужчину они боялись оставить, а сестру заставили работать. Нам передали последние слова сестры Лизы: «Сволочи, я вас лечила, а вы меня убиваете». Значит убивали свои же полицейские. Мы даже не знаем где она похоронена. Ей еще не было и 30 лет.

После войны я какое-то время работала детским врачом, где то год или полтора. У нас была няня для ребенка. В городе был антисемитизм, нам говорили: «Как же это вы смогли в живых остаться». Когда после войны сестра с мужем приехали в Минск, их дом оказался разрушенным, жить было негде. Их знакомые пригласили их работать в Казань и они уехали и папа с ними. Я с мужем осталась в Минске, ко мне еще брат приехал и поступил учиться. В стране снова стало очень беспокойно и говорили что может начаться еще одна война. Сестра нас пригласила в Казань и мы переехали туда. Муж мой работал начальником производства на оптико-механическом заводе. Эта была секретная работа и из-за этого нас не выпускали несколько лет из страны. Мы подали документы на выезд в 1979 году, нас сразу с работы уволили. Мы были в отказе до 1991 году (12 лет). В стране 23 августа 1991 начался путч, когда Президента Советского Союза отстранили от должности. На тот момент мы не знали, что же с нами будет.  Мы подали документы на выезд, значит страна от нас уже отказалась, но и не выпустили нас еще. Мы думали, что нас всех сошлют в Сибирь. Но путч закончился и нам неожиданно позвонили из ОВИРа и пригласили приехать за паспортами. Зять забрал паспорта и в этом же день поехал за билетами. Мы приехали в Америку 11 сентября 1991 года.