Продолжение

Вскоре односторонний напор пальбы ослаб, и тут же, точно только этого и ждали, заговорила другая сторона. Дав ей высказаться какое-то время, первая снова ответила дерзко и продолжительно.
- Миномёты… - определил старик. - Наши. Уж приласкают гадов как надо. Ещё с той войны, поди, запомнили их на всю жизнь и детям, внукам рассказали. А ведь вот всё равно полезли. Ну, ничего, напомним. Говорили, немчура тогда в жуткую панику приходила от русских мин-то. Вдавятся в землю – и ни в какую атаку их не поднять. Такой визг и вой от этих мин – самим страшно. Кажется, того и гляди, барабанные перепонки взорвутся, если не успеешь уши закрыть.  Ну, а немцы-то от неожиданности совсем дурели…
Старик с удовлетворением зашёлся в хлюпающем мстительном смехе.        
Братья, внимательно слушающие, весело поддержали его.                                                               
Как только вошли в лес, канонада сделалась глуше и уже забылась: появились  другие мрачные мысли. Надо было как-то обустраиваться. Но особо что-то делать никто не собирался, полагаясь на обычное «авось». Ах, если бы можно было знать всё наперёд! – тогда бежали бы они и через этот лесок, и через другой, через третий, в самое безлюдное, непроходимое место, голыми руками рыли бы землянки и благоустраивали их на долгое время, запасались бы всем, что  только можно было найти вокруг. И, может быть, выжили бы до следующего лета с его теплом и едой. А там – и до другого.  Если бы они только знали, что такое «ВОЙНА!» и что за нелюди вторглись на их землю! Если бы только знали…
Сейчас же они пришли сюда, в спасительный, как им казалось, лес, почти из всего местечка, чтобы переждать уже идущие вторые сутки бои.               
Не очень-то хочется погибнуть от шального снаряда или пули рядом с домом или быть заваленными им. Вот закончится вся эта «катавасия», и они вернутся в свои брошенные дома. Ну, кому они нужны? Мирное население, которое не стреляет и не убивает и не хочет этого!
Просто сидеть без всякого дела оказалось целым испытанием для большинства, особенно - для детей. Обустроив свои места, кто-то прилёг отдохнуть после почти бессонной ночи, кто-то возился со своими животными, ребята разошлись по лесу в поисках ягод и грибов. Но тут случилась неприятность, которая изрядно испортила всем настроение: стали донимать потревоженные у лесного ручья комары. С заходом солнца атаки этих маленьких, назойливых и кровожадных вампиров усилились. Не двигаться было невозможно. Лина, не переставая, отгоняла их от себя и мамы веником из веток. Братья тоже отчаянно отмахивались от настырных кровососов. Уже стемнело. Хотелось спать. Но об этом даже не приходилось мечтать. Костры жечь не разрешали. Впереди была одна неизвестность. Глядя на мучения детей, мама вдруг решительно заявила:
- Всё. Хватит. Чего так мучиться? Всё равно – рано или поздно – возвращаться. Не сидеть же здесь вечно. А идти больше некуда. Пойдёмте
домой, детки! Дай Бог, чтоб наши верх взяли! Чему быть – того не миновать. Мама тут же встала, и обрадованные дети поспешили за ней.

41
Домой! Скорее домой!
Вышли из леса они одни. Точно тяжёлую ношу сбросили с себя. Шли через
ночное местечко, прислушиваясь к всё ещё продолжающемуся вдалеке бою. Тот же грохот орудий и те же огненные всполохи в небе.
Как хорошо дома! Не раздеваясь – на всякий случай, они улеглись спать. Почти без сил. Проснувшись рано утром, Клава долго лежала, прислушиваясь к уличным звукам. Было тихо. Она не стала будить детей, вышла на улицу, чтобы выяснить обстановку. Улица была пустынна. Наверное, они были здесь одни. Стало как-то жутковато. Прошлась вокруг своей хатки, внимательно всё разглядывая. Вдруг услышала голоса. Обернулась: ей что-то кричала сестра Василия из огорода, примыкавшего к их участку с соседней улицы. Она подошла к приблизившейся золовке. Та спросила:                                                                                     
- Ну, что, вернулись? А мы никуда не пошли. Вот, вырыли землянку.         Начнут стрелять -  приходите. В тесноте да не в обиде. Может, отсидимся.
- Ладно, придём.
Клава опять вышла на улицу посмотреть: может, вернулся  кто из соседей. Ещё издали увидела свою сестру Марусю с дочерьми Эммой и Кларой.
- Что? Весело ночку-то провели?
- А, Клава,- сердито махнула рукой сестра. – Чего вчера с тобой не пошли?! Намаялись за ночь – глаз не сомкнули. Вторую бы ночь не выдержали.
- Ну, идите к нам, поспите с ребятами. А у меня здесь во дворе да в огороде дела. На столе под рушником – хлеб, молоко. Перекусите.                         
- Поспишь тут, как же! Так грохают! Пока шли – тряслись от страха. Кажется, что уже вот-вот рядом.
- Рядом, говоришь? А я и не прислушиваюсь, гляди-ка – привыкла! Как думаешь, Маруся, наши-то выстоят, не сдадут местечко?
- Ещё как хотелось бы так и думать… А так – кто их знает? Вон сколько дней стоят. Господи, Боже мой, помоги им, защитникам нашим. Вот сегодня ещё в темень начали и до сих пор бабахают.
- Ладно, идите в хату, а я до золовки дойду. Посмотрю землянку – звали.
Землянка, наспех сделанная, оказалась не очень великой по размеру и почти полностью уже занятой, остались места только около самого входа. Клава прикинула – их четверо да сестра с дочерьми – нет, не войдут, считай, на улице будут, так что на повторное предложение золовки ответила:
- Нет, Саша, не придём. Вам и самим здесь не повернуться. Да и всё равно на улице, считай, будем. У нас и дома так. Будь, что будет.
Когда Клава вышла из огорода брата на улицу, она не сразу обратила внимание на идущие издалека звуки. Потом очнулась, насторожилась и остановилась, прислушиваясь, и чутким ухом уловила что-то, похожее на автоматные очереди. Ей показалось, что перестрелка приближается и вот-вот будет рядом! Здесь! В местечке! Подходя к своей хате, она услышала другое –  нарастающие, уже знакомые звуки движущейся техники. Она быстро забежала во двор – сердце готово было выскочить из груди или разорваться вдребезги –  и залетела в сени ещё до появления колонны.                            42
Прижалась к сенным дверям и замерла, вслушиваясь в уличное движение. Характер звуков не изменился. Медленно и натужно, громыхая и сотрясая всё вокруг, колонна двигалась дальше. От этого движения звенели окна, и испуганно дрожала вся хатка. Уже никто не спал. Все со страхом смотрели на медленно проплывающую за окнами вражью технику. И это движение, от которого неизвестно чего можно было ожидать, действовало угрожающе и парализовывало точно гипнотический взгляд готовой к прыжку змеи. Ожидание без движения длиною в вечность: прыгнет или нет? Жуткое ощущение.
Все ещё долго молчали, оцепеневшие и подавленные от неимоверного  страха, даже уже после того, как вызывающий ужас гул ослаб где-то вдалеке.
- Как хорошо, что мы остались у вас, - всхлипнула Клавина сестра. - Одни мы с девчатами просто бы померли от страха. Ах, что же будет?                                     
На следующий день стало уже известно, что наши воинские части, героически защищавшие Паричи, отступили, хотя ещё и продолжали вести малые бои. Немцы же вступили в местечко и выставили свои дозоры, при этом ведя перестрелки с оставшимися здесь отдельными разрозненными группами красноармейцев. Затем произошёл короткий бой, который уже не мог, конечно, переломить ситуацию. Исход был предсказуем: силы были не только неравны, в местечке советских воинских частей не было вообще. В последующие пару дней где-то под Паричами ещё происходили короткие стычки.
Когда всё уже окончательно затихло, Маруся с девочками отправились в свой дом. Стали потихоньку возвращаться домой и ушедшие в лес жители. Люди отваживались выходить изредка из дома, но не ради любопытства, а по неотложным делам, да в магазин.
Клава, наказав детям никуда из дома не отлучаться, отправилась навестить сестру, но быстро вернулась и была явно чем-то очень озабочена. Дети молча поглядывали на неё, но с вопросами не лезли. Придя в себя, она сама им рассказала всё, что узнала: в центре полно немцев. Похоже, что они собираются здесь остаться. И надолго. Всё говорило об этом: они меняли прежние советские вывески, лозунги и флаги на свои. Из разговоров с паричанами узнала, что на завтрашнее утро объявлен сбор жителей в центре. Обязательный для всех. Непришедших грозились строго наказать.
Да, всё это не укладывалось в голове и воспринималось тяжело. И по-прежнему казалось каким-то нереальным. Хотя вот они, враги, перед твоими глазами – нагло  хозяйничают на твоих улицах, а всё твоё существо отторгает эту реальность и никак не может смириться с ней. Да, она давно уже осознала: идёт война. Но что она несёт с собой – ещё никак не укладывалось в голове. И всё внутри противилось новому укладу, и надежда ещё не умерла.
Однако следующее событие опять привело её чувства в соответствующее реальному моменту русло: в городском парке, по периметру которого вышагивали зловещие фигуры немцев с автоматами, она увидела много людей в советской военной форме. Но, увы, это были только намёки на прежнюю привычную, и такую родную, форму.

43          
Сейчас она представляла собой жалкое зрелище: изодранные в лохмотья гимнастёрки и штаны, перепачканные в бою и пропитанные засохшей кровью. Не было видно фуражек и ремней. На некоторых были вообще надеты одни белые нательные рубахи поверх брюк. Пленные! – как молния ударила в голову жуткая догадка. Стало так страшно, что у Клавы подкосились враз ослабнувшие ноги. Она прислонилась к ближайшему дереву, боясь упасть, постояла какое-то время, набираясь сил, а затем повернула домой, так и не дойдя до сестры.
Лина, слушая маму, ёжилась от страха. Но про себя твёрдо решила, что обязательно проберётся к парку: а вдруг там папа? Ей, маленькой, будет легче, чем взрослому человеку. Улучив удобный момент, когда мама занялась своими делами, она незаметно исчезла из дома. Пришлось делать это одной, так как братья ещё раньше ушли на рыбалку. Нужно было заботиться о пропитании. Это теперь их долг!
Ещё издали девочка увидела на приличном расстоянии от парка несколько женщин, стоявших небольшими группками. Точно пришли на танцы или в кино – как раньше... Но на самом деле они только и ждали, пока немецкие часовые повернутся к ним спиной. Тогда все стремительно неслись к ограде и торопливо что-то просовывали туда. Потом они сбегались в прежние кучки и стояли дальше, как ни в чём ни бывало. Немцы приближались к ним и разгоняли, делая соответствующие жесты автоматами. Женщины, потупив головы, послушно расходились, чтобы снова появиться уже в другом месте. Лина, плотно прижавшись к железной ограде, медленно пошла по её периметру, периодически останавливаясь и внимательно разглядывая пленных и вовремя отскакивая по примеру отчаянно рискующих женщин. Она провела здесь не один час, но папу не обнаружила. Дома она никому не сказала о своём опасном походе.
Утром мама объявила, что должна идти на общий сход. Лине ничего не оставалось делать, как только предложить маме заодно сходить и к пленным красноармейцам. Мама собрала котомку, и они отправились вместе. Лина убедила маму, что будет удобнее, чтобы она прошла вокруг парка одна, пока мама будет на собрании. Подумав, мама согласилась. И каждая направилась  в свою сторону.                                                                                                                     Девочка ещё издалека увидела женщин, всё также стоящих на почтительном расстоянии от ограды парка. В руках у каждой – у кого под мышкой, у кого под накинутым на плечи платком – плотно скатанные свёртки, торбочки. Конечно, с едой и водой. Небольшие. Их бы суметь быстро протиснуть в считанные секунды через ограду!
Пленные были всё также внутри парка. Обойдя опять весь периметр, Лина так и не обнаружила сколько - нибудь похожего на отца солдата из тех, кого она могла и успевала рассмотреть. На этот раз ей без труда удалось передать принесённую еду, и она была очень рада этому.
Маму она искать не пошла, боясь разминуться, а вернулась на то место, где они расстались. Вскоре подошла и мама. У неё было очень печальное лицо. Всю дорогу домой молчали.

44
Как и все присутствующие на сходе паричане. Расстроенные и потерянные, с тяжёлыми мыслями возвращались они домой. На сборе было объявлено о ликвидации советской власти, и провозглашалось установление образцового немецкого порядка, нарушение которого будет караться смертной казнью. Переводчик, тряся в поднятой руке над головой ворох белых листов, надрывно выкрикивал, что везде в общественных местах будут расклеены листовки с правилами проживания и поведения при новой власти. Слово «РАССТРЕЛ» звучало практически после каждого предложения.
На следующий день Лина с мамой опять отправились к парку. Но к их  великому огорчению, пленных там уже не было. И никто из таких же пришедших женщин не знал, когда и куда все исчезли.
В обед того же дня к Клаве заглянула еврейка, живущая по соседству. Она начала сразу с порога:
- Ой, Клавочка! Я же к тебе с просьбой. Не нашла бы ты мне жёлтый какой лоскут? Чтоб они сдохли, паразиты эти! Поразвесили ж везде объявления, чтобы все евреи пришили на одежду жёлтую звезду и перешли  жить уже ж сегодня  в другое место. Ну, ты видала таких прытких? Сегодня?!                                       
Выбрали ж то  место, где еврейских домов больше всего до войны было. Говорят, много свободных домов теперь там. Собирают, значит, всех в одно место.
- Кого «всех»? - не поняла Клава, перебирающая лоскутки в сундуке.- Зачем?                                                                                                                
- Да евреев всех! Которые на других улицах живут – туда всех теперь!   
А зачем – кто их знает? Может, эти наши дома приглянулись. Немцев-то много появилось. Ходила на сход? Слыхала? А видала их прихвостней с повязками «полицай»? Вот один гад такой сейчас ввалился и всё грозился расстрелом… Если до темноты на месте не будем.
- Кто такой? Наш, что ли, местечковый?
- Да нет, не наш. Незнакомый какой-то. Говорят, их много понаехало вместе с немцами. Шпионить за нами будут, ищейки фашистские.
- Вот, нашла. Жёлтый. Пойдёт?
- Пойдёт. Спасибо, Клавочка. Ещё бы посидела, да дел много. Собираться надо.
У калитки женщины попрощались, обнялись, пожелав друг другу всего доброго. Свидятся ли ещё?
Было уже очень поздно и темно, когда вечером этого же дня в окошко со двора тихо постучали. Лина вздрогнула и испуганно посмотрела на маму.
- Не бойтесь. Немцы так стучать не будут.
Она подошла к окну, осторожно приоткрыла занавеску, закивала головой и, сделав приглашающий жест рукой, поспешила в сенки. Мама вошла с мужчиной, которого, приглядевшись, ребята узнали: их, местечковый. Его лицо было им знакомо, но они никогда не общались с ним до этого. Вошедший поздоровался. На мамино предложение сесть он прежде, чем опуститься на стул, внимательно осмотрел окна. Всем стало понятно, что пришёл он сюда тайно и опасается, конечно, полицаев и немцев. Тяжело вздохнув, поздний гость откашлялся и начал говорить:

45
- Послушай, Клавдия, мы с тобой давно знаем друг друга. Вместе работали. Я и тебя, и твоего Василия уважаю. Ты такая, что лишнего не сболтнёшь и во вред ничего не сделаешь. Вот и пришёл к тебе с просьбой.
Клава, хотя и была очень удивлена этому странному визиту – не сосед, не общались особо, ну работали вместе: он – завмагом, она – уборщицей, но с расспросами не начинала. Зачем торопить? Сам расскажет. Она только прислушивалась к звукам с улицы. Но всё, к счастью, было тихо. Гость попросил воды, с наслаждением выпил, обтёр рукавом пиджака мокрые губы:
- Спасибо. В горле пересохло. Тяжело добирался. Приехал за своими. Я - то сейчас в лесу с нашим отрядом. Да сначала к вам вот завернул, чтобы уж  было что своим сказать… - опять откашлялся и глотнул воды. – Фу…Так вот, пришёл тебя просить, Клавдия. Не говори сразу «нет»! Послушай до конца – прошу тебя. Ты сама знаешь, как эти гады к нам относятся. Не быть моей семье здесь. Не быть… - голос его дрогнул.- И не хочу, чтобы дом мой вражине достался, чтоб сапоги их вонючие... варвары дикие…               
Он судорожно всхлипнул и вытер ладонью заслезившиеся глаза. У всех присутствующих сжалось сердце от щемящей жалости, и так же увлажнились глаза. Они с глубоким состраданием смотрели на этого большого крепкого заплакавшего мужика. Взяв себя в руки, он продолжил:                                                                                                    
- Клава, милая, прошу тебя… переходи с детьми в наш дом, живите…всё равно нам здесь не быть при них. И нигде… - он вздохнул прерывисто и печально,- сама понимаешь. А вам там будет лучше. Ну как вы зимовать здесь будете? Такие щели… бревно вон над окном  сдвинулось… Ещё пару раз пульнут снарядами – и всё завалится. А у меня и зимы не почувствуете. Дом тёплый и дров заготовил. Вот… - выдохнул он. – И дом мой доглядите. А кончится всё, придёт Василь -  помогу вам хату поставить.
Он замолчал, с мольбой глядя в лицо молчаливо сидящей перед ним женщины. Вздохнув, та неуверенно сказала:
- А что люди скажут? Как я объясню? Ни с того, ни с сего…чего ради? Сами по себе потащились…Как на нас смотреть-то будут? Не могу я…Боюсь … Да и зачем нам чужое?
- Да не бойся ты никого. Не ты, так другие с радостью займут. А я хочу, чтоб знакомые, хорошие люди жили…
- Ой-ой-ой, - буквально простонала Клава, - не знаю я… не знаю.
- Ну, вот ещё один взрыв рядом, и останетесь на зиму совсем без угла.
- О, Господи, Боже мой, вразуми меня: что делать?... А наша-то хата как?
- Ваша? Ну, замок повесь. Да никто и не сунется, зиму здесь точно не пережить.
Лина, сидевшая на лавке рядом с мамой за столом, резко дёрнула её за юбку:
соглашайся, мол. Чего тут раздумывать!
- Ну, Клавдия, мне пора, - гость встал.- Коли надумаешь, так ничего и не бери с собой, там найдёшь всё, что надо. Живите на здоровье. А я спокоен буду, что не для врагов гнёздышко своё вили. Всё, пора, - он опять глубоко вздохнул. -  Ладно. Я попросил, ну а ты делай, как хочешь.

46
Помолчав, сказал срывающимся голосом:
- Больше уже ни к кому не пойду.
- Погоди, не спеши. Дай решиться, наконец. Ой, знать сейчас не будешь – потом думки одолеют. Знаю, на трудное дело идёшь. Так хоть за дом свой спокоен будь. Ладно. Сговоримся так: поживём пока, доглядим за домом вашим. Вернётесь – освободим. Только попрошу тебя сказать об этом своим соседям надёжным, не то мне не по себе будет.
- Скажу. Спасибо, люди добрые. Ну, будьте живы - здоровы. Не поминайте лихом.
- И тебе спасибо. И вам всем добра. С Богом! Да будь осторожней! Смотри по сторонам почаще. Храни вас всех Господь!
На следующее утро ранним – рано, чтобы не попасть под ненужные взгляды и расспросы, Клава с детьми да со своим нехитрым скарбом перешли на новое место, в  чужой дом, который находился далеко от их хатки, но зато был ближе к центру. Раньше она порадовалась бы такому обстоятельству. Но только не нынче! В центре было много немцев. А это соседство - ни к чему!
Было тёплое утро. Всё вокруг цвело и благоухало.                                                                                                                                                       
Заливались на разные лады птицы. Весело стрекотали кузнечики и стрекозы. Натужно гудели пчёлы. Надоедливо жужжали прилипчивые мухи… Такое многоголосье, многозвучье! Тысячи радующих глаз и душу разноцветных красок и их оттенков, причудливых форм… Природа жила такой знакомой, обычной летней жизнью. Воздух был пьяняще свеж и насыщен ароматами цветущих деревьев, кустов, цветов и трав.
Вся эта сочная утренняя свежесть вливалась в тело и наполняло его лёгкостью и блаженством. Всё было таким привычным и щемяще родным. Всё случившееся в последнее время казалось неправдоподобным и невписывающимся в эту Божью благодать. Но чужие флаги с устрашающими чёрными символами, трепыхающиеся от этого нежного утреннего ветерка  там, впереди, возвращали в реальность, а весь этот природный рай после краткого забвенья обострял напряжённое ожидание того, что в одно мгновенье этот божественно чудный мир и покой могут взорваться, смешав землю и небо и превращая рай в ад.
Клава и дети ещё издали увидели большой, добротно сколоченный дом. На века. Но то, что эти вражьи полотна свисают почти со всех сторон у самого дома, повергло Клаву в шок и уныние. Боже ж мой! Куда ж они попали?! Но связанная словом и заботой о детях, она сразу отогнала мысль о возвращении. Ах, Моисей, Моисей! Неужели не знал? А что Моисей? Вчера она и сама  видела эти красные тряпки, но разве могла она представить, что судьба - злодейка преподнесёт ей такой страшный сюрприз – жить практически в самом центре «осиного гнезда», или лучше сказать – «волчьего логова». Обо всех этих домах она ведь узнала ещё на сходе!
Слава Богу, на улице никого не было, ведь вышли они из своего дома совсем рано: едва-едва стало светать.
Как только вошли во двор, открыли сени и оставили там принесённые вещи, чтобы они никому не бросились в глаза.

47
Очень не хотелось любопытных взглядов и  ненужных расспросов.
Сразу же вернулись к калитке со стороны двора, чтобы разобраться со всем этим устрашающим соседством. Оказалось, что хлопцы уже осведомлены обо всех этих службах, хотя и только в общих чертах, но были полны решимости добыть остальную информацию: как-никак –  соседи всё-таки. Надо знать хотя бы в лицо.
Итак, рядом с домом расположилось гестапо, напротив – жандармерия, за ней – солдатская казарма, через дом от неё – полиция и там же комендатура. Ещё на нескольких домах висели нацистские флаги, но что за службы были там – пока никто не знал. Но и того, что знали, было более чем достаточно, чтобы следить за каждым своим шагом и не загреметь в эту волчью яму по дурости или нелепой оплошности.
Начали знакомиться с домом со двора, пока на улице и во дворах было безлюдно. Обошли  вокруг дома. Здесь было всё, что нужно для спокойной, удобной жизни: всякие дощатые строения для разных целей, большой огород с картошкой и грядками, ухоженный сад с фруктовыми деревьями и цветами, который заканчивался пологим спуском и калиткой, ведущей к кринице. А там начинался луг, полыхающий синим пламенем густых зарослей незабудок.                    
В доме была просторная кухня с печкой. Зал был тоже очень большой, просто огромный, по сравнению с единственной комнатой, в которой жила или, точнее сказать, ютилась семья Лины из шести человек.
Было ещё две  небольшие спальни: взрослая и детская. Везде была хорошая настоящая мебель, висели красивые занавески на окнах. На широких подоконниках стояли горшки с цветами. Лина с интересом всё рассматривала, переходя из комнаты в комнату: такого богатого дома она в жизни не видела. В детской комнате она долго стояла перед настольной лампой с зелёным абажуром, который ей показался верхом роскоши. В углу возле кровати она обнаружила ящик с игрушками. Некоторые из них она раньше видела в большом магазине.
Вот это здорово, думала она, каждому будет по комнате. Ну, у мальчиков, конечно, одна на двоих – самая большая, определила она.
Клавдия же, между тем, нашла более существенные вещи: в глубоком погребе -  картошку ещё прошлого урожая, деревянные кадочки с квашеной капустой, огурцами, мочёными яблоками, в сенях -  полотняные мешочки с сухофруктами, ящик с мукой и ещё много другой провизии. Запасы, конечно, как нельзя кстати. Надолго хватит. Но особой радости находки не вызвали. На душе было как-то неуютно: чужое есть чужое. Какое-то чувство скованности и тяжести неприятно свербело и царапало внутри. Несколько раз мелькнула мысль: может, вернуться? Вернуться домой, туда, где ты свободен и волен в своих желаниях и действиях, где живёшь без оглядки, без «задних мыслей». Но практичный разум тут же тормозил: куда вернуться? В голод и холод? Уморить детей? Да и от добра добра не ищут! Так повезло!
В первые дни пребывания в чужом доме – да ещё с таким соседством! – Клава и дети почти не выходили во двор.                                                   48
Клава весь день была в напряжении и без конца бросала тревожные взгляды на окна и дверь, ожидая непрошенных гостей. Только и, знай, вздрагивала при малейшем стуке. И вообще чувствовала  себя не очень уютно, поэтому на общую улицу не выходила и старалась как можно меньше сновать по двору, чтобы как можно дольше не привлекать к себе пристального внимания и не вызывать разнотолки. Конечно, будут мелькать. Конечно, увидят. Постепенно привыкнут. Но только бы не объясняться в первые дни и ничего не сочинять. Она понимала, что это глупо и не избавит от пересудов злых языков, но ничего поделать с собой не могла. Лучше уж избегать новых соседей какое-то время, чем врать и выкручиваться. Немцев она особо не опасалась, так как те сами обосновались здесь почти одновременно с ними и ещё продолжали обустраиваться. Так что вряд ли они заинтересуются новыми «переселенцами», если улицы вообще не знают. А вот местных полицаев стоит опасаться. Поэтому Клава выбрала вечерние сумерки, когда, спустя несколько дней, потребовалось сходить в свой дом за некоторыми вещами и заодно посмотреть что там и как. Уже хорошо стемнело, когда все они вышли со двора своего нового жилища. Рядом с домом никого не было. И Клава облегчённо вздохнула и попросила детей поторопиться, чтобы за час обернуться.
Они закончили все свои немногочисленные дела в своём родном доме, набросили замок на дверь и шли уже к калитке, как вдруг тут началось такое, что в пору от внезапного страшного грохота и огромных огненных вспышек
где-то вдали потерять не только дар речи, но и разум.                                                                                                                                                      
Они и закрутились, затоптались на месте, не зная, куда ступать, закрыв уши и голову руками. Хлопцы уже сориентировались по летящим снарядам и определились с более безопасным местом и, схватив маму и сестру за руки, потащили их за собой. Заставили пригнуться и приткнуться к завалинке. Они объяснили, что так прицельно бьют корабли. Бьют по немецкой технике и цистернам с горючим. Поэтому такие огромные огненные пожарища в тех местах: всё смешивалось, чтобы ещё раз рвануть с большей силой. Сколько прошло времени с первых взрывов, вряд ли кто из них мог сказать.
Казалось – сама вечность. И сколько эта стрельба ещё продлится – трудно предположить. Мама и Лина от страха уже съехали и с завалинки, готовые вдавиться в землю. Олег, дождавшись паузы, пробрался в сенки и принёс старую одежду и тряпки, чтобы постелить на остывшую к ночи землю.
Когда весь этот ужас прекратился также быстро, как и начался, все всё ещё продолжали находиться в том же  положении, боясь поверить, что наступившая тишина – это конец кошмара. Приходя в себя от всего этого ужаса, расселись на завалинке, ожидая продолжения и рассматривая горящее местечко. Однако продолжения не последовало, и семья – а что делать? – отправилась в своё новое жилище. Издали в свете ночных фонарей увидели суетящихся немцев, подъезжающий и отъезжающий транспорт. Остальная часть улицы не освещалась, и они поторопились юркнуть во двор, будучи уверенными, что их в этой темноте и суете не разглядеть. Не зажигая свет и не снимая одежды, прилегли каждый на своё место и заснули.

49                
Как и говорила соседка, евреев на самом деле собрали со всех улиц в одном месте, где до войны их проживало больше всего. Им было приказано постоянно носить на одежде жёлтую шестиконечную звезду. Конечно, домов здесь на всех не хватало, и поэтому в некоторых больших домах проживало по несколько семей. Это были старики, женщины и дети, да ещё те, которых по состоянию здоровья не взяли на фронт. Территория не огораживалась, но выходить за поселение запрещалось. За порядком следил полицай. Да и жители сами не стремились выходить, так как знали о преследованиях со стороны полицаев, озлобленно настроенных против них. Много их шныряло по местечку: высматривали, выискивали везде, вылавливали из хлебных очередей – хлеб евреям не полагался. Однако находились отчаянные смельчаки, внешность которых не выдавала в них их природу. Они облачались либо в деревенские, либо в национальные белорусские одежды и появлялись на улицах местечка. Отваживались даже стоять за хлебом в магазине, так как его давали не по спискам, а по живой очереди, и купить его мог любой. И всё обходилось, если не попадался полицай - мерзавец или какой другой редкостный гад, стремящийся выслужиться перед новой властью.
Однажды Лина с мамой стояли в очереди за хлебом вместе с другими паричанами. Стояли, тихо переговариваясь. И вдруг все разом замолчали и начали смотреть в одном направлении. К замершей очереди не спеша подходил старик - еврей.  Все его хорошо знали. Внешне он не был ярким  представителем своих соплеменников. Поэтому, наверное, он шёл совершенно спокойно, без всякой опаски. По смущённой улыбке на лице было видно, что он чувствовал себя несколько неловко от обращённых на него взглядов. Смотрели же на приближающегося старика с тревогой, так как каждый прекрасно осознавал опасность такого рискового предприятия. Тем более что здесь только что крутился известный немецкий холуй – полицай по фамилии Крек. Это был огромный детина: не руки, а ручищи и, соответственно, ножищи, мясистый красный пористый носище – всё  в нём вульгарно выпирало и говорило о грубой и беспощадной силе.
Старик пристроился к концу очереди и, кивнув головой, поприветствовал рядом стоящих. И тут, как гром средь ясного неба, у входа опять появился этот Крек. Он зашёл внутрь лавки и через пару минут вышел. Постоял и опять пошёл вдоль очереди, вглядываясь в лица покупателей. Остановился в самом хвосте очереди, широко расставив ноги в огромных сапожищах. И вдруг он одним  рывком вытащил старика из толпы – тот еле удержался на ногах –  и резким движением выхватил сапёрную лопатку, что висела у него на поясе, и со всего размаха… вонзил её… в седую голову старика. Толпа ахнула. По очереди пробежал ропот. Зло усмехнувшись, полицай пошёл прочь. Лина закрыла лицо руками и быстро отвернулась. Морозная дрожь пробила её с головы до пят. Мама обняла и крепко прижала к себе:
- Правильно, не гляди туда, - говорила она сквозь слёзы.- Пошли отсюда. Изверг окаянный. И Бог ему ни по чём! Неправда, придёт его время. За всё ответишь, убийца, ирод проклятый. Пошли, девочка моя…                     50

Продолжение   здесь