ОТ АВТОРА. Светлана Александровна Круглова.
Моя мама, Липская Лина Васильевна, родилась в белорусском местечке Паричи в 1932 году. Когда началась война, ей было девять лет. В первые дни войны её отец и старший брат ушли на фронт. Два других брата  (шестнадцати и четырнадцати лет) вскоре после оккупации местечка немцами были угнаны в Германию.
Лина и мама остались в оккупации. А спустя года полтора (или около этого) они вместе с другими паричанами были также угнаны фашистами и до конца войны находились в немецком лагере до самого освобождения их советскими войсками.
О мамином довоенном и военном детстве мы знали из её рассказов. И из рассказов нашей бабушки - матери нашей мамы.
Уже в зрелом возрасте моя мама начала восстанавливать события того времени и описывать жизнь свою и своих близких для внуков и правнуков, делая записи в тетради. Поскольку мы, дети, а потом уже наши дети (её внуки) знали о тех далёких событиях из уст самих очевидцев, тетрадка пролежала много лет просто так.
Как-то перечитала эти записи. И не один раз. Потом я с маминого разрешения начала обрабатывать их, т.е. старалась суховатому автобиографическому жанру придать более-менее живую литературно-художественную форму для удобства семейного прочтения для уже подрастающих правнуков моей мамы.
Записи опять пролежали, выжидая своё время.
И тут, случайно наткнувшись на Паричский сайт, я откликнулась на призыв Виктора Григорьевича Мураль поделиться материалами о жителях, об истории местечка Паричи.
Мои близкие были простыми людьми и жили той же жизнью, что и подавляющее большинство народа. Наверное, многое будет узнаваемо. Но стоит учесть, что всё происходящее вокруг воспринималось маленькой девочкой, которая видела всё по-своему. Это - с одной стороны. А с другой - те давние события воспроизводились уже взрослым шестидесятилетним человеком, много знающим и уже понимающим, возможно, по-другому многое из того, что было..А, может быть, кое-что уже и позабылось, и есть неточности, а то и ошибки. В этом - сложность этого повествования. Поэтому хочется получить обратную связь от читателей в этой связи. Особенно -  от живших в то время. Моя мама  прожила в Паричах девять лет до войны и года три после неё.
Из всего объёма повествования я выбрала только отдельные эпизоды, которые касаются именно местечка.
Надеюсь, что история белорусской девочки по имени Лина не оставит никого равнодушным, затронет самые сокровенные струны души, научит сопереживанию, состраданию, чувству долга и личной ответственности.
Смогли бы мы и наши дети, внуки, сегодняшние, пройти через подобные испытания?
Война и дети - это так противоестественно и страшно! У каждого она была своей: кто-то на передовой наравне со взрослыми, кто-то в партизанских отрядах, подполье, кто-то ничего о ней не знал, работая в глубоком тылу плечом к плечу со стариками и женщинами, помогая фронту из последних своих детских силёнок, кто-то погибал в фашистских лагерях...У каждого война была своей и в то же время общей для всех.
Я призываю поделиться вашими семейными историями и воспоминаниями о том, как советский народ выстрадал свою Великую Победу над фашизмом. Великая Победа - да, только так, только с больших букв!
Перестанем говорить об этом - и нам не на чем будет воспитывать подрастающее поколение. Пока память живёт в семьях( а она оставила след в каждой!),есть надежда на связь поколений, скреплённую высокими нравственными ценностями и общей гордостью за содеянное во имя Мира и Жизни на Земле!
ВЕЧНАЯ СЛАВА и ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ ВСЕМ, ОТСТОЯВШИМ СВОБОДУ НАШЕЙ РОДИНЫ!!!
Низкий поклон благодарным потомкам, бережно сохраняющим могилы погибших, продолжающим искать ещё не захороненные останки воинов и писать героическую летопись ВЕЛИКОЙ  ОТЕЧЕСТВЕННОЙ.

ДЕТЯМ ВОЙНЫ ПОСВЯЩАЕТСЯ.
А ТАКЖЕ – ИХ  ПОТОМКАМ.
В ПАМЯТЬ О ТРАГИЧЕСКИХ И
ГЕРОИЧЕСКИХ СОБЫТИЯХ В
ИСТОРИИ НАШЕЙ РОДИНЫ:
1941 – 1945 гг.




БИОГРАФИЧЕСКАЯ ДОКУМЕНТАЛЬНО – ХУДОЖЕСТВЕННАЯ
ПОВЕСТЬ
Фактическое изложение – ЛИПСКАЯ Л.В.
Литературная обработка – КРУГЛОВА С.А.                              

УНЕСЁННЫЕ ВОЙНОЙ

ЧАСТЬ 1. НАКАНУНЕ ВОЙНЫ. ИСТОКИ.

Прошло много-много дней, но Лина до сих пор помнила тот, когда она видела папу в последний раз.
…Она играла с соседскими ребятами на своей улице. Был тёплый летний вечер. Она увидела идущего по дороге отца. Он шёл с работы и нёс несколько обломков промокших досточек. Иногда он вылавливал их в реке Березине, где он всегда работал в навигацию  бакенщиком. А иной раз он возвращался и с неплохим уловом в другой руке: любил порыбачить в свободное время.
А вообще отец, звали его Василий Петрович Липский, трудился в местечковом воднотранспортном тресте.
Местечко называлось Паричи, и находилось оно в Белоруссии, в Полесской области, и имело уже многовековую историю, очень сложную и нелёгкую к тому моменту, когда в конце восемнадцатого века эта польско-литовская территория отошла к России.
А к тридцатым годам уже двадцатого века из имения в сорок домов или чуть больше Паричи стали городским посёлком с населением около четырёх тысяч жителей.
…Солнце уже опускалось за горизонт. Папа шёл весь в розовом свете, и у него под ногами клубилась розовая пыль. Всё было в розовых  отблесках заходящего солнца. И на этом розовом фоне вдруг далеко  появилась чёрная точка, которая всё увеличивалась и увеличивалась и вскоре превратилась в большую чёрную машину, похожую на жука. Лина выпрямилась и напряжённо замерла: неужели  папа  не слышит, как на него медленно, но неотвратимо надвигается что-то ужасное, вот-вот готовое раздавить его?
1
Очнувшись от оцепенения, она уже готова была броситься к нему.  Но огромный чёрный жук вдруг замер за папиной спиной, затем выпустил свои  крылья. Так всё казалось издали.  Из его нутра выпрыгнули двое мужчин в военной форме. Один из них остался у машины и стал разминаться. Другой, одёрнув гимнастёрку, направился к папе и, взяв его за локоть, повёл к машине. Отец успел бросить досточки на землю и что-то прокричал. Лина не разобрала. А её братья, которые играли в городки недалеко от отца и прекратившие игру, наблюдая за происходящим, услышали его слова.       
- Мамке скажите! Скажите: НКВД!
Стояло лето тысяча девятьсот тридцать восьмого  года.
Едва машина скрылась из виду, братья, а за ними и Лина, стремглав понеслись к своему дому и взволнованно поведали маме о случившемся. Она ринулась, было, к двери, но все хором закричали, что машина уже уехала. Мама слушала детей внешне довольно спокойно, но глаза выдавали растерянность и напряжение, которые она тщётно  пыталась загнать внутрь, чтобы совсем  не напугать детей, тревожно вглядывающихся в её лицо. Чувствуя, что ей трудно справиться со своими эмоциями и какими-то суетными движениями, она опустила глаза, стараясь не показать страх, который холодком и мелкой дрожью пробежал по всему телу с головы до пят, когда дети передали ей слова мужа. Стараясь держать себя в руках, она сказала как можно спокойнее:
- Так, дети, вы знаете, что наш папа не мог сделать ничего плохого. Это недоразумение. Так иногда бывает. Что-то могут перепутать. Всякие ошибки бывают. Я сейчас пойду и всё узнаю. - Она вдруг нервно засуетилась, что ей было несвойственно, и добавила:
- А вы - никуда. Сидите дома и ждите меня. 
Задумавшись на какое-то мгновенье, глядя на напуганных детей, она добавила:
- Не бойтесь, я вернусь. Может быть, с папой…
Голос её вдруг предательски дрогнул, и она поспешила к двери.
Вернулась мама одна.
- Ничего не узнала, - сказала она расстроенным голосом, всё ещё стараясь не давать волю слезам и отчаянию. -  Рабочий день уже кончился. Один дежурный сидит. Сказал, чтобы пришла утром… и вещи принесла…
Мама устало опустилась на лавку и надолго замолчала, уставившись в одну, только ей видимую, точку. Точно заколдованная.
Весь вечер в доме висела напряжённая тишина: никто ничего не говорил, все старались не делать шумных движений, чтобы не тревожить застывшую в каком-то оцепенении маму. И только ходики на стене отчаянно стучали и били по голове несмолкаемыми звонкими молоточками. Да что же вы так громко! – с укоризной и мольбой смотрела на них Лина. Но остановить время невозможно: одновременно пропадающее и несущееся вперёд, оно всегда бесстрастно и неумолимо. Ему всё равно, что происходит с нами.
Глазами, полными глубокого сострадания, маленькая девочка смотрела на неподвижную мамину голову.                                                                            2
Её доброе сердечко просто разрывалось от  жалости. Ей очень хотелось встать, подойти к маме и погладить её волосы, но она не решалась тревожить её. С юного возраста она уже умела сдерживать свои желания и эмоции. И хотя она была самым маленьким и самым прелестным существом в семье, а значит, имела неписанное привилегированное положение и все преимущества младшенького, она никогда этим не пользовалась и не стремилась быть в центре всеобщего внимания. Она видела, что у родителей и так полно забот и дел. И добавлять им ещё и свои она не хотела. И даже, наоборот, старалась по возможности взять на себя часть их нелёгкой ноши.
Маму Лина любила нежно и самозабвенно. Какая она у неё красивая! Даже сейчас, с короткими (всего лишь до плеч!) волосами. А с молодости  у неё  были такие густые и длинные волосы! Но несколько лет назад маму обрили налысо, когда она попала в больницу со страшной болезнью. Это был брюшной тиф. В тридцатые годы  он, верный спутник повального голода, орудовал повсеместно, безжалостно выкашивая целые семьи и селения. Им повезло: мама выжила. Вот тогда она пришла после лечения в больнице очень худой и слабой. И волос на голове не было совсем… Но все они были на седьмом небе от счастья, когда пришли всей семьёй  забирать её домой из больницы…
…Понимая, что маму не утешить, девочка, глубоко вздохнув, села на низкую скамеечку перед мешком, набитым перьями. Мама часто подрабатывала, чем могла. Из этих перьев она делала подушки на заказ. Вечерами все садились вокруг мешка и скубили перья, долго и монотонно, а когда свет отключали –  при свете керосиновой лампы, а если керосина не было – при лучине. Подушечки пальцев потом долго болели.
К Лине молча присоединились братья, хотя им это занятие никогда не нравилось. Но сейчас они и не подумали отлынивать, чем заслужили молчаливое одобрение маленькой сестры.
Мама вдруг поспешно встала и начала суетливо перебирать в сундуке и на полках. На столе одна за другой появлялись разные вещи: нижнее мужское бельё, штаны, полотенце и всякая мелочь. Достав остатки муки напополам с отрубями, она испекла несколько лепёшек.
Лина, не прерывая работу, наблюдала за ней и ещё не понимала, что такое делает мама, пока на столе не появилась папина котомка, с которой он ходил на работу. Мама начала укладывать туда приготовленные вещи.
Потом все легли спать. Тихо. Без лишних слов. На душе у всех было тяжело: где же папа и что с ним?
Рано утром, когда дети ещё спали, Клава отправилась в местечковый НКВД.
Как и все, она знала о происходящем вокруг: аресты, враги народа, на которых и никогда не подумаешь… Может, и правда кто-то и виноват… Но её Василь?! Прожили вместе семнадцать лет. Добрее и безвреднее человека она не знала. Каково ему сейчас? Что с ним будет? А с ними? Как им выжить без него? Внутри у неё было больно, очень больно: точно там сидел острый осколок, и его постоянно шевелили. Её мужу хватило испытаний смолоду. В восемнадцать лет забрали на фронт: шла Первая мировая.

3
В девятнадцать попал в плен. Находился в лагере для военнопленных.                                                                                                
Потом работал на бауэра. С напарником решили бежать домой. Поймали и бросили в глубокую яму. Продержали там  несколько дней без еды и воды. Потом опять работали на прежнего хозяина.
Бежать во второй раз помогла хозяйская дочка, и хлопцы уже без приключений добрались до родной сторонки…
Хватило парню лишений. На всю жизнь война зарубки в памяти оставила. И застрявшая в теле пуля не давала её забыть и донимала его не только в непогоду.
…Проснувшись и увидев маму, сидящую за столом, на котором лежала папина котомка, Лина, протерев ещё сонные глаза кулачками, робко спросила:
- Мама, ты уже уходишь? Можно с тобой? Я так соскучилась по папе. -  Её голос дрогнул.
Мама заплакала и сказала в ответ:
- Папы уже здесь нет.
- А где он?
- Увезли в Бобруйск.
- Это те дяденьки вчера? За что?
Мама не ответила. Она закрыла лицо обеими руками и молча закачалась из стороны в сторону. И Лина вдруг окончательно осознала, что с папой случилось что-то непоправимо страшное на самом деле, если даже мама бессильна как-то помочь или хотя бы что-нибудь узнать о нём.
Мама долго и молча сидела за столом в таком же состоянии оцепенения, что и вчера. Потом она медленно поднялась и убрала папину котомку, ничего не вынимая из неё. Затем достала бумагу и ручку, снова села за стол и начала писать. Писала она долго и сосредоточенно, старательно выводя буквы и время от времени шевеля губами. Иногда она зачёркивала написанное и, приподнимая голову, смотрела напряжённым взглядом вдаль, точно старалась что-то разглядеть там и получить подсказку. Часто глаза её переполнялись слезами, которые при малейшем движении ресниц начинали бежать быстрыми ручейками по лицу и падали на лист. Он размокал, и она комкала его и начинала новый.  
С той поры, когда увезли папу, семья жила в тревоге и ожидании, поэтому всякий стук в дверь или окно точно разряд молнии пронзал оголённые нервы, и взбесившийся ток начинал отчаянно метаться по утомлённому мозгу и ноющему сердцу, заставляя их лихорадочно пульсировать.
Все,   переглянувшись, замирали и устремляли тревожные взгляды на дверь.
После таких моментов, повторяющихся по несколько раз на день, было невероятно трудно прийти в своё обычное состояние. И это было непосильным испытанием для психики, особенно детской, ещё неокрепшей и легко ранимой: страх и ожидание худшего начинали заполнять каждую клеточку уставшего от напряжения организма.
К постоянному страху присоединилась крайняя нужда. Она прочно поселилась в опустевшем без папы доме.

4
Праздничной трапезой становился маленький кулёчек, в котором мама приносила из магазина, где она работала уборщицей, крошки от печенья и осколочки от конфет - подушечек. Случалось это, когда раз в месяц проводили учёт. Кусочки побольше братья великодушно пододвигали маленькой   сестрёнке. И тогда горячий, золотисто-коричневый чай, настоянный на зверобое и душице, медленно разливался по всему телу, согревая его и наполняя блаженством.
Конечно, такого повального и беспощадного голода, который в начале тридцатых косил целые семьи и деревни, уже не было. Но жили в основной своей массе очень трудно: кто едва-едва сводил концы с концами, кто существовал впроголодь, а кто и откровенно голодовал. Семьи были многодетные: пять - шесть детских душ – не в диковинку! И каждая семья билась и выживала по- своему.
В большой семье без папы стало совсем худо, и в добывании пропитания старались принять участие все. По мере своих сил и возможностей. То, что добывалось, съедалось тут же. Никогда не наедались досыта. Лишь бы обмануть желудок и притупить чувство голода. Братья каждый день были озабочены поиском подкормки. С ранней весны и до глубокой осени. Огород при доме не мог прокормить большую семью: был он мал, и к тому же один песок, и удобрить его не было никакой возможности, вследствие чего урожай, в основном – картошки, всегда был скуден, и его предполагалось оставлять на зиму. Но даже при строжайшей экономии его  всегда не хватало.
В остальное же время года старались кормиться тем, чем одаривала щедрая белорусская земля - кормилица. Поэтому с нетерпением ожидали прихода весны: выручали лебеда, крапива, щавель да всякая разная зелень. А там и лето не за горами! Эх! Как ждали его, кормильца! Как радовались и оживали! Самое сытное время в году - только не зевай и поспевай повсюду! Ребята постоянно ходили за ягодой и грибами, рыбачили: приноровились вытаскивать в заводи тину и вместе с ней маленьких щучек. Совсем мелких выбрасывали обратно: пусть ещё поплавают и подрастут.
Находили птичьи гнёзда с яйцами. Брали тоже не все: оставляли на развод.  Вообще, и Лина, и братья никогда не жадничали: они брали ровно столько, сколько нужно было, чтобы утолить голод и ещё немного принести маме. Во всём они знали меру.
Трое братьев росли день ото дня, а пропитания дома не просто не хватало, а его зачастую не было совсем.
Иногда ходили на кладбище, где вылавливали ежей и, опалив колючки, жарили их. Обработанные ежи были похожи на маленьких поросят: кругленькие, с прослойками мяса и сала. Это было не только съедобно, но и замечательно вкусно. Особенно, если тушить с картошкой и луком. Но случалось это чрезвычайно  редко по причине того, что этим промыслом занимались не они одни, и ежей просто невозможно было найти. Иногда братья подавались на скотобойню, где в лучшем случае можно было выпросить «пляху» или что-то менее «деликатесное», но чего вполне  хватало, чтобы приправить безвкусную жидкую надоевшую затируху.       5
Всё лето проходило в поисках съестного или подработок на это же самое съестное. Лето не давало умереть с голоду. И самой уместной поговоркой в это время года были слова: «Как потопаешь, так и полопаешь». Топать приходилось не одну версту. Бывали и почти пустые походы, когда ничего существенного   не попадалось. Но  хотя бы самим детям удавалось хоть как-то заглушать требовательный голос желудка, поедая всё, сколько-нибудь съедобное, что росло под ногами и над головой.
Ещё хлопцы собирали по дворам ненужные медные вещи, разное тряпьё, раскапывали кости на скотских могильниках. И всю свою добычу они несли на приём старому еврею Абелю. Он платил хоть и небольшие, но всё-таки деньги. Однажды они трижды сдавали ему один и тот же старый, уже изрядно помятый, медный самовар, пока старик Абель не запомнил и, в конце концов, не узнал его. Помогли быстрые, юные ноги.
Вырученные деньги шли на подготовку к школе. На них ребята покупали тетради, ручки, чернила и другие школьные вещи. Это они делали уже давно, ещё при отце, когда с их подворья увели их кормилицу и общую  любимицу – коровушку, от чего семья враз превратилась  совсем в бедняцкую. Случилось это, когда родители не смогли сдать государству обязательный налог. Происходило это обычно таким образом: несколько семей кооперировались, покупали телёнка, забивали и  делили его между собой, чтобы потом сдать свои доли государству. С той поры и не могли никак вылезти из постоянной нужды. Нужно было приложить невероятные усилия, чтобы свести концы с концами. А иногда  и это не удавалось и довольно долго приходилось перебиваться с хлеба на воду. А то и вовсе обходиться по несколько дней подряд без него.
Лина до сих пор помнит те редкие счастливые дни, когда папа отводил её в настоящую столовую. Случалось это, когда отцу каким-то непостижимым образом удавалось достать талон  на обед  для рабочих. Утро в этот день тянулось бесконечно долго. Казалось, что стрелки просто прилипли к одному месту и назло не хотят двигаться. А за час до оговоренного срока вдруг, точно опомнившись, ускоряли свой бег, навёрстывая упущенное, и Линино сердечко начинало колотиться, и она уже с опаской поглядывала на
отчаянно бегущие стрелки и, не выдержав, вылетала из дома и спешила к столовой, где её уже ждал папа.
Сногсшибательные запахи, исходящие из столовой, витали в воздухе  за десятки метров от неё. И, ощущая заполнившую рот влагу и урчание в животе, девочка только теперь понимала, насколько она голодна. Но это мгновение быстро проходило, подавляемое важностью момента самого присутствия в таком серьёзном заведении. Держа папу за руку, она входила в большой зал, где за большими круглыми столами, покрытыми клеёнками, сидели взрослые и дети. Она с удовольствием окуналась в это переплетение аппетитных запахов, приглушённых голосов и зазывающего стука посуды. Папа находил свободные места и уходил за едой, а она с интересом оглядывалась, но делала это осторожно, не желая казаться любопытной и уж совсем бесцеремонной.

6
Это было какое-то врождённое чувство деликатности, диктующее ей меру во всём. Когда папа ставил перед ней чашку густого пшённого супа с салом и зажаренным луком, она уже не замечала ничего вокруг. Суп всегда был просто волшебным. Она  сглатывала предательскую  слюну и смущённо поглядывала на папу, точно извиняясь за свою откровенную поспешность, с которой она приступала к трапезе.                                                                                                                                                                                                                                                                   
- Папа, бери ложку и ешь со мной.                                                                     
Но папа весело отвечал:
- Не хочу. Давай сама ешь хорошенько. А я пойду покурю.

…Как давно нет папы! И она теперь должна сама заботиться о себе и о маме. Вместе со своими троими братьями.  Она не хотела стоять в стороне от семейных дел и тоже старалась внести свою посильную лепту в общий продовольственный промысел. Она часто напрашивалась в компанию братьев. Иногда они её брали с собой, если дело было нетрудным, а помощник – нелишним.                                                                                                                                                                                           Случалось, что маленькая девочка и сама проявляла инициативу. Однажды она попросила братьев вбить толстый гвоздь на конце длинной палки. Она несколько дней думала над своим планом. Были сомнения, но она  предусмотрительно не стала делиться ими ни с кем. Если бы узнала мама, ей, конечно, не поздоровилось бы, и мама отругала бы её хорошенько, а то и наказала, если бы она исполнила свою затею, так как задумка была не очень-то благочестивой: она придумала пропускать эту палку через щель в заборе в каком-нибудь большом саду и цеплять гвоздём яблоки-паданки.
И вот в один из дней, всё тщательно продумав и изрядно поволновавшись, она приступила к реализации своего весьма сомнительного замысла. Но решила,  значит – решила. Надо делать. Волновалась и переживала она не зря: предприятие оказалось не совсем простым, как казалось ранее, в процессе подготовки. Ей пришлось довольно долго помучиться, прежде чем удалось непослушным вертлявым гвоздём с трудом попасть вроде бы в такую близкую цель.  Пару яблок  она смогла подтянуть к щели, но они были такие крупные, что так и остались лежать по ту сторону забора. К тому же она собралась вернуть их на прежние места, и тут пришлось приложить ещё больше усилий и потратить немало сил. Вроде всё уже было на месте, но вдруг совершенно некстати появились  запоздалые угрызения совести. Они  шевелились внутри и  противно покалывали её. И, страшась Божьего гнева и заслуженного наказания, она  тихо зашептала,  с мольбой глядя в небо:
- Боженька, миленький, не наказывай меня, пожалуйста. Я не ворую. Эти яблоки не на дереве. Они просто валяются. Это паданки, их никто  не                                                                                            
собирает… они всё равно сгниют…Боже, милостивый, прости меня, грешную.
С искренним чувством произнеся свою бесхитростную молитву и таким образом  успокоив свою смутившуюся совесть, девочка перекрестилась и продолжила своё сомнительное предприятие.
В результате ей всё-таки удалось подцепить два яблочка.

7
Они были небольшие и прошли в  щель, ободрав об неё свои краснокожие бока. На этом дело и застопорилось. Взмокшая девочка, подпираемая недремлющей совестью, уже с облегчением отказалась от своей затеи.
О Боге Лина узнала от мамы. Не всё в маминых рассказах ей было понятно. Но она осознала главное: невидимый Бог присутствует везде и всегда. Он может всё и знает всё о каждом. Его нельзя обмануть даже в мыслях. И вести себя  нужно так, чтобы не рассердить его, то есть не совершать дурных проступков и не держать ничего злого и нехорошего в голове  и в душе.      Она также поняла, что, несмотря на строгий нрав, он милостив и может всё понять и простить. Только разговаривать с ним нужно искренне и не хитрить. И маленькая девочка всегда обращалась к невидимому Богу от чистого сердца и с глубокой верой. Она просила у него помощи и прощения за свои  недостойные дела, которые иногда случались по воле жизненных обстоятельств. Но она о таковых не имела ни малейшего понятия в силу своего малого возраста и не сваливала всё на них, а во всех грехах винила только себя. О своих проступках она ещё долго потом помнила и переживала. И каялась опять и опять. Бог прочно вошёл в её жизнь. Она всем своим существом признала раз и навсегда его постоянное присутствие и строгий контроль. И  всегда старалась своевременно объяснить ему, всевидящему, почему ей приходится совершать то или иное неблаговидное деяние. Вчера, например, под кустом сирени, растущей на отшибе за огородами, она нашла пару куриных яиц. Она совершенно случайно увидела то гнездо! И прежде, чем взять, она честно сказала Боженьке, что не знает, чья это курица здесь снеслась. Но яйца не выглядят свежими, никто их не забирает, они точно ждут её. И это, скорей всего, так и есть. Разве не сам он направил её по этой тропинке прямо к кусту, когда она, полуголодная, исходив всю лужайку в поисках чего-нибудь съедобного, и, уже отчаявшись, взмолилась ему о помощи? Вот и получила её. Всё – не просто так.                                            
Но, несмотря на все свои объяснения и оправдания, девочка ощущала себя неуютно, когда ей приходилось поступать нечестным или скрытным образом, поэтому она всегда чувствовала допустимую степень грехопадения. Она знала, что нельзя воровать, жадничать, желать зла и вредить, мстить и обижать.  В её отзывчивом и добром сердечке не было этих злобных пороков, которые могли бы стать оружием за выживание в этой тяжёлой жизни. Но иногда живущие в её душе добродетели сочувственно закрывали глаза на то, что она забывала о них на какое-то время в угоду естественным телесным желаниям, данным от Бога, а потому имеющим право на существование и исполнение оных. А вот все следующие за ними угрызения совести как раз и есть свидетельства торжества именно добродетелей. Она умела честно и открыто признавать свои ошибки и договариваться о прощении через стыд и искреннее раскаяние. Она понимала, что её грех принят и прощён, когда исполнялась  её очередная просьба. Если же этого не происходило  долгое время или не случалось вовсе, она принимала это как наказание и сигнал вести себя  правильно. И уже тут маленькая девочка строго следила за каждым своим шагом.                                                                                   8
Если честно, то проступки её были так малочисленны и незначительны, но она об этом даже и не подозревала, что, если считать их, загибая пальцы рук, то одна ладошка осталась бы растопыренной. Возможно, и не все пальчики пригодились на второй. Но она-то всё усложняла и делала, как говорится, из «мухи слона». Она всегда боялась совершить что-то такое плохое, что  сильно прогневит Бога, и он накажет её самой страшной карой: смертью мамы. Откуда в детской головке поселился этот жуткий страх? Может быть, когда однажды мама заболела страшной болезнью и чуть не умерла на самом деле? Каким этот грех должен быть – она не знала, поэтому старалась не грешить совсем. Но иногда крайняя нужда вынуждала, как это было с яблоками. Однако это были одинаковые ситуации, и она уже знала, как можно было обезопасить себя. Голод, как говорится, не тётка ... И Боженька, конечно, понимал это и прощал. Но, с другой стороны, сколько можно прощать? В её детской головке копошились разные мысли и страхи. Она носила их в себе и  не могла отважиться и поделиться ими даже с самыми близкими и любимыми людьми, чтобы сбросить этот тяжёлый груз.
За два лета без папы Лина всячески старалась помочь растерявшейся маме, которая бралась за любую работу, чтобы не уморить детей с голоду: наводила уборку в богатых домах, стирала, работала в огороде и в поле, делала подушки на заказ, плела рыбацкие сети. Одним словом, никогда не сидела без работы.
Когда весной появлялся молодой щавель, они брали мешки и шли его собирать. Рвали с утра до вечера, потом относили на продажу одной знакомой женщине. Она вязала из него пучки и продавала их на базаре.
За день исхаживали большие территории, и всё в наклон, не разгибая спины. Перерывы на отдых старались делать короткими. Утоляли голод тем же щавелем, луговым луком да утиными яйцами, если повезёт их найти. Когда мама видела, что силы дочери уже на исходе, она что - нибудь придумывала, чтобы подбодрить её.                                                                                        
Однажды, показывая рукой вдаль, сказала весёлым голосом:                                                                                                              
- Смотри, Лина, мы не одни. Вон бабы ходят и тоже рвут. Видишь? В чёрных юбках и белых блузках. Принарядились! Смотри, как дружно наклоняются. Давай-ка поторопимся, не то останемся без щавеля: весь повыщипают. Вон как кланяются каждой травинке, да так быстро и ладно.
- Да я вообще могу не разгибаться. Давай поторопимся да подойдём к ним, посмотрим, может кто из паричан. Всё веселее будет. И домой вместе пойдем, да?
Когда подошли ближе, Лина начала смеяться:
- Вот так бабы! Это же буслы! Мама! – закричала она, - Это наши  буслы!
И они веселились уже вдвоём, и усталость куда-то исчезала, и появлялись новые силы.                                                                                                        
Когда наступала пора прополки картофеля, проса, овса, овощей, они нанимались полоть людям огороды. Им платили деньгами  и ещё кормили обедом.

9
Снова не разгибали спины много часов подряд под нещадно палящим солнцем, и только мысль о приближающемся обеде помогала держаться из последних сил. Кормили обычно хорошо: борщ или щи, оладьи, молоко. Да всегда хозяева были добры и щедры. Не скупились.
Но после сытного  обеда и отдыха появлялась другая проблема: работать уже не хотелось, так как всё тело ныло и болело, и время тянулось невероятно медленно, а участок казался бесконечным.
Когда, наконец, изнурительный труд заканчивался, шли домой, но не сразу, а заходили ещё в лес и собирали толстые сучья на зиму. Тут же нарывали две «ношки» травы, которую отдавали соседке для её мелкой живности. Та обязательно наливала  крынку молока. Вот и ужин уже есть.
Кончались прополки – начинался сбор урожая. Тоже ежедневно с утра до вечера гнули спины на чужих полях и огородах. Потом работали на себя. Обработав свой небольшой участок, снова выходили в поле, чтобы сделать уже заготовки на зиму. Собирали оставшиеся после сбора урожая колосья, которые перемалывали и иногда получали пять-шесть кило муки. Хорошее подспорье будет зимой!
До самых заморозков ходили  перекапывать картофель, морковь, свёклу и другие корнеплоды. Собирали и капустные листья - всё несли домой, как заботливые мелкие зверушки тащат в  свои норки зимние запасы.
Мама никогда не жаловалась на свою долю и всегда спокойно и добросовестно делала любую работу, приятную и не очень, и дочка без лишних слов следовала её примеру. Она и не удивлялась маминому терпению и  трудолюбию, ведь она знала из её рассказов, что,  будучи старшей в семье, та тянула в родительском доме, ещё до замужества, всю работу по их большому хозяйству. И сад, и большой огород в поле, где выращивали рожь, просо, гречиху, картошку и другие овощи – всё было на ней, несмотря на то, что кроме неё в семье было ещё пятеро детей. Но выходило так, что делать это могла лишь она одна. Брат Сергей из-за безработицы со своим товарищем рванул в Америку. Как он там, бедный, в чужой стране? Где скитается? Деньги на дорогу  попросил у бабушки, пообещав вернуть при первой же возможности. Данное слово сдержал: прислал вскоре свой долг и  письмо из Чикаго. А больше от него ничего не было. Как в воду канул!
Ну, а  четыре сестры, закончившие гимназии, избегали всякого деревенского  труда. Они имели совершенно другие цели и желания. И Клава не могла осуждать ни их, ни родителей. Она искренне верила, что так значит надо. Даже не обижалась за то, что она одна из всех нигде не училась. Точно ей в жизни знания не пригодятся. За неё всё решили. Она и не противилась. Кому-то нужно и с родителями жить. Она это понимала.  Но всё-таки тяга к знаниям жила у неё внутри. Будучи любознательной и сметливой,  она как-то незаметно для всех сумела выучиться сама, переписывая  страницы из книги « Война и мир».  Потом  одолела  её и уже не выпускала книги из рук. Так и  пристрастилась к родной и – особенно – к   русской литературе, любила стихи  и знала очень  много наизусть.

10

Продолжение здесь